Дикий Носок - Изгнание [litres самиздат]

Анаис не торопилась, внимательно разглядывая Ефима. Подобных хитрецов она навидалась достаточно. Подобострастие, льстивость, корысть, лживость и изворотливость уживались в них с трусостью, ленью и хамством. Гнилая душонка. Получить от них желаемое можно было лишь страхом или золотом. Похоже, гостеприимный хозяин дома Анастас использовал первое и не преуспел. Ну что же, значит она тоже сначала попробует напугать, а уже потом подкупить.

«Скажите-ка нам, голубчик, что Вам известно о местонахождении молодого господина по имени Гимруз?» – спросила Анаис, сделав знак чем-то сильно удивленному Балашу перевести.

Готовый к вопросу Ефим немедленно начал юлить и крутиться в ответ. Ни слова не понимавшая владычица обратила вопросительный взгляд на юношу. Но с тем происходило что-то странное. Он был смущен, растерян, озабоченно шептался о чем-то с подругой и, наконец, решился.

«Госпожа Анаис, мы с Умилой знаем о судьбе Гимруза и можем рассказать. Мы были там, когда…» – сказал Балаш и запнулся. Ему было больно и страшно от того, что сейчас его слова принесут в этот дом горе и смерть, разрушив зыбкое спокойствие и навсегда убив надежду когда-нибудь увидеть сына, которую ещё питают эта блеклая женщина и вальяжный господин. А она – хозяйка дома, словно почувствовав нечто ужасное, уже хватала его за руки и тревожно, просительно заглядывала в глаза, повторяя единственное слово: «Гимруз». И надеялась, и боялась. Балаш собрался с духом, взял женщину за руки, прижал их к своей груди и произнес, глядя в глаза: «Он мертв, госпожа. Гимруз мертв».

Радиша забилась у него в руках, словно птица, безмолвно хватая ртом воздух. Потом завыла по-звериному, колени её подломились, и женщина опустилась на пол, бережно поддерживаемая юношей. Анастас с безумным взглядом стоял, тряся головой, будто потерявшись во времени и пространстве, а потом неловко завалился набок, словно вся левая половина тела вдруг отказалась служить ему. Так оно и было. Внезапный удар лишил его способности двигаться и говорить, но не чувствовать. Вся невысказанная, невыстраданная боль потери так и осталась с ним, запертая внутри на то недолгое время, что отпустил ему его милостивый Единый Бог.

За начавшейся суетой, беготней слуг, криками и плачем никто не обратил внимание на то, как помертвело лицо Анаис. Она так и не сказала Мизе о сыне, пока тот был жив. Что же ей делать теперь, когда он умер?

Око за око.

Дежавю. Они снова сидят в старой башне, только теперь втроем. Им приносят любую пищу, какую они пожелают, сладости и даже вино, но обольщаться не стоит. Они снова в плену. Кончится ли это когда-нибудь? Их жизнь – это череда пленений и побегов. А они – игрушки в руках сильных мира сего. Не стоит обманываться любезностью и добросердечием Анаис. В случае необходимости она может быть также безжалостна, как Домиар. В этом Балаш был абсолютно уверен. Где бы найти такое место, чтобы спрятаться от всех и спокойно жить вдвоем с Умилой?

Ефим поначалу ныл и обзывал его простачком, не способным разыграть выгодной карты. Потом успокоился и, судя по лукавому виду, начал обдумывать новую каверзу. Этот человек был неистощим на выдумки. Он был, как сорняк, прорастающий везде и всюду, пролезающий во всякую щель, цепляющийся за жизнь каждым побегом и благоденствующий на любой помойке, где любое другое растение давно бы погибло. Умение приспособиться к любой ситуации позволяло ему выживать и даже устраиваться со всем возможным комфортом. Порой Балаш завидовал этой его способности.

О, как она любила эти минуты затишья перед бурей, когда все вокруг замирает! Черная туча уже угрожающе нависла над городом, почти погасив дневной свет. Сильные порывы ветра, предшествующие ей, уже закрутили маленькими смерчами пыль и мусор на мостовых, осыпая ими торопящихся спрятаться под крышами горожан, и стихли. Птицы уже смолкли и попрятались, даже собаки разбежались, ища укрытие. В воздухе появился тот особенный запах, что бывает только во время грозы, и она вдыхала его полной грудью, пьянея от каждого вздоха. Первые капли упали в придорожную пыль, мгновенно превращаясь в комочки грязи. И, наконец, вода обрушилась стеной, омывая, очищая, обновляя, возрождая к жизни. В том числе и её. Потому что сейчас Миза чувствовала себя лишь кучкой пыли в водовороте, которую уносит неизвестно куда.

Сын. У неё есть сын. Был сын. Теперь он мертв. И она не знала, что с этим делать. Миза нечасто вспоминала о ребенке, которого родила от Маруфа. Весь запас любви и нежности, отпущенный ей, достался мужчине и сгорел дотла, когда он исчез. Так уж получилось. А ребенок? Отец, наверняка, позаботился о том, чтобы он жил, по крайней мере, в достатке. Оказалось, что еще и в любви. Она не знала его и ни разу не видела больше, кроме той ночи, когда родила. Тогда почему же ей так больно, словно у неё оторвали руку? Миза пыталась отгородиться от этих чувств, но они наползали и липли, будто намокшая глина на каблуки туфель.

Она сидела на траве в саду, закрыв глаза и подняв лицо к небу. Струи дождя заливали его. Тугой пучок волос раскрутился, и они упали на спину черной змеёй. Хоть бы дождь никогда не кончался! Но такие грозы обычно недолги. Анаис стояла у окна, с тревогой наблюдая за сестрой. Никогда не поймешь, что у неё на уме. А с годами Миза становилась все более циничной и «непробиваемой». Вот и сейчас, после тяжелого разговора, сестра молча ушла в сад.

Миза была спокойна, разговаривая с иноземцами о Гимрузе (сложно было даже мысленно произнести его имя). Они не знали, кто он для неё, поэтому говорили свободно. Миза с любопытством выслушала о взрыве каменной дамбы в ущелье (использовать порох подобным образом на острове ещё не пробовали, насколько она знала), с недоверием – о чудовищах-йоргах, коих на острове отродясь не водилось, с острым, каким-то болезненным интересом об Азаре и его отце – правителе города Домиаре и равнодушно пропустила мимо ушей историю странствий иноземцев до того дня, как они оказались на острове.

«Я не знаю, почему Азар убил его. До этого момента казалось, что они, напротив, подружились. Они вместе пили вино и смеялись, празднуя удачную охоту и пленение йорга. И вдруг Азар вонзил кинжал ему прямо в грудь. Гимруз умер мгновенно, а стражники перебили почти всю его свиту, кроме старика, владеющего секретом взрывающегося порошка. Теперь я думаю, что дело было именно в нем – в порошке,» – закончил свой длинный рассказ Балаш.

Дело было в порохе. Разумеется, в порохе. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться. Этот секрет стоит любых смертей. И убийца – лишь послушный исполнитель воли своего отца.

«Почему же он не убил Вас?» – спросила Миза, почти наслаждаясь стыдом и смущением на лице собеседника.