Дикий Носок - Изгнание [litres самиздат]

Застоявшийся за зиму корабль скрипел и ворочался, неповоротливо маневрируя в бухте, словно медведь в берлоге. Широкие спины гребцов мерно раскачивались взад и вперед в такт ударам глухого корабельного барабана, поднимая и опуская весла в воду. Еще ни одна кровавая мозоль не испачкала весло, ни одна струйка пота не сбежала с виска, ни одна чайка не нагадила на безупречно отдраенную палубу.

По выходу из бухты капитан дал команду, и полосатые паруса запузырились на ветру. Корабль дернулся и, постепенно набирая скорость, пошел вдоль берега. Уплывал вдаль чудесный город розоватого камня, цветущие сады и башня маяка, с которой провожал глазами корабль Руслан. Позади распускались паруса других кораблей каравана. Все до одного принадлежали единобожникам.

Мизе капитан Базур любезно уступил свою каюту (единственную на судне). Балаш, Ефим и Умила вновь расположились прямо на палубе под открытым небом. Все бы ничего, но в этот раз морская болезнь начала мучить Умилу ещё в бухте и не отпускала все путешествие, даже при малейшей качке.

После того, как караван проскочил узкий пролив, течение подхватило корабли и потащило вправо, словно они были щепками в бурном весеннем ручье. Гребцы получили возможность отдохнуть и Байсум растянулся на скамье, закрыв глаза и подставив лицо пока еще ласковому солнышку. После недавней смерти Анастаса Байсум жил, как выброшенная на улицу домашняя собачонка. Нет, из дома, конечно, его никто не выгонял, и он слонялся по нему целыми днями, как неприкаянный. Хозяйке не было до него никакого дела, как, впрочем, ни до чего вообще. Она почти не покидала покоев молодого господина Гимруза, тихо сходя с ума среди его вещей. Помыкавшись какое-то время, Байсум вспомнил о море. Вспомнил, как будучи мальчонкой, выходил на рассвете с отцом на рыбалку и был счастлив, когда морской ветер бросал соленые брызги ему в лицо.

Недолго думая, Байсум отправился к капитану Базуру, у которого бывал раньше вместе с хозяином, и попросился на корабль. Принимая во внимание его габариты, медвежью силу и, поистине, верблюжью выносливость, такому гребцу были бы рады на любом корабле. Капитан Базур снизошел даже до того, чтобы лично уладить все формальности с прежней хозяйкой Байсума, получив право собственности на него за совсем уж смешную сумму.

Ефим своего бывшего тюремщика углядел сразу. Да и сложно было не заметить необъятную спину этого гиганта, ворочавшего весло легко, будто зубочистку.

Ефима распирало. Тайна обжигала внутренности, ворочалась внутри, словно осьминог в горшке, так и норовя выплеснуться, просочиться наружу сквозь малое отверстие. Впору было зашить себе рот. Если тайной грамотно распорядиться, то можно обогатиться до конца дней. Нужно подумать, хорошо подумать. Ефим мечтательно улыбался своим мыслям: купить дом с садом, обязательно крытый черепицей и с высоким крыльцом; завести тонконогого иноземного коня, хотя ну его, коня, мороки с ним много; может быть, даже жениться. Хотя и это тоже ни к чему. Когда он будет при деньгах, любая девица будет рада скрасить ему вечерок. Проверено. Грезы Ефима порхали, словно райские птицы, перелетая с ветки на ветку.

Единый Бог был милостив к своим последователям, и плавание проходило спокойно. Ласково поглаживая лежащую у него на груди голову измученной морской болезнью Умилы, Балаш грезил о доме. Как же он, оказывается, соскучился по возвышающейся над городом, будто гигантский корабль, скале, по теплому, шершавому камню ступеней, ведущих наверх, по запаху винограда и жужжанию пчел за окном, по шуму реки и доносящемуся снизу смеху прачек. Что же будет, когда они приплывут? Владычица отпустит их? Какую судьбу она им уготовила?

Миза грезила о правосудии. Мечтала она, впрочем, так же рационально, как и жила. Скорее просчитывала и прогнозировала. Прогуливаясь по палубе, Миза краем глаза посматривала на молодых людей. Парень трогательно поддерживал девушку, пока она безвольно свешивала голову за борт, убирал с лица рыжеватые волосы. В какой-то момент Миза остановилась рядом и ободряюще улыбнувшись, сказала: «Ничего, милая, это скоро пройдет. Как раз, когда живот начнет расти».

Умила охнула и в ужасе вскинула на неё испуганный взгляд, а потом виновато посмотрела на любимого. Недоумевающее выражение лица юноши постепенно становилось осмысленным, затем – ошеломленным.

«Живот? Какой живот? Погоди, ты …, ты… У тебя будет ребенок? У нас, то есть?» – наконец выговорил он под оглушительный хохот владычицы.

«Давно я так не смеялась. Милая, этот секрет не из тех, которые можно утаить. Уже скоро все станет очевидно. Хотя этот глупец мог ничего не замечать ещё пару месяцев,» – заметила она.

Изумление юного недотепы развеселило Мизу и надолго обеспечило хорошим настроением. Интересно, на что он рассчитывал, ложась со своей дикаркой? Неужели не думал, что от этого рождаются дети? Она с любопытством разглядывала незнакомые берега: где-то скалистые, где-то пологие, поросшие деревьями и безлесные, утыканные домишками рыбаков и чернеющие свежевспаханными полями. Благодатный край, много пахотной земли. Отсюда торговцы привозили на остров хорошее зерно. Цветущие вишневые деревья, окутанные бело-розовыми облаками, делали пейзаж весьма живописным. Пляжи с желтым песком выглядели диковинно и нарядно.

Мутная, бурная река, по берегам которой и раскинулся город, впадала в море и баламутила изумрудную воду, вынося взвесь глины, песка и разного мусора. Так всегда бывало в конце весны – начале лета, когда в горах таял снег. Миза покинула корабль днем, прикрыв лицо капюшоном легкой шелковой накидки. Не спеша прокатилась по городским улицам на покладистой лошадке, с жадным любопытством оглядывая людей, на первый взгляд мало отличающихся от её подданных, если не считать того, что все мужчины поголовно носили штаны, и строения, красные черепичные крыши которых ничуть не походили на плоские крыши домов островитян, служившие, по сути ещё одним этажом в домах. После наступления вечерней прохлады на крышах можно было устроиться на ночлег, ловя каждое легкое дуновение ветра, назначить свидание девушке или даже принять гостей. Завершила владычица путешествие в доме, который торговцы-единобожники много лет назад выкупили под свои нужды. Ценность представлял собой не дом, который был вскоре сломан, но обширный участок в черте города, который обнесли основательным забором и устроили внутри нечто вроде постоялого двора с комнатами для торговцев, клетушками для слуг, складами товаров и таверны, где аккуратные и приветливые женщины из местных готовили еду, разливали вино и за некоторую плату скрашивали досуг изголодавшихся по женской ласке иноземцев. Портовыми девками господа торговцы брезговали, оставляя их матросам и слугам.