Дикий Носок - Изгнание [litres самиздат]

Но воскрешение? Он жив. Все это время он был жив, пусть и под другим именем. Маруф – правитель этого города. Значит, это он приказал убить их сына, сам того не зная. Как только Миза осознала эту ужасную мысль, ноги перестали держать её тело, и она стекла на пол, будто оплавленная свеча. Нет, Миза не лишилась чувств, хотя очень бы этого хотела. Но шок был слишком силен. Закрыв лицо руками, она дрожала всем телом, привалившись к стене.

Домиар с изумлением наблюдал за этой пантомимой. Почему эта дама так потрясена? Что за представлением с заламыванием рук и падением на пол она ему показала?

«Что с Вами?» – осведомился он совершенно спокойным голосом, подойдя, наконец, к ней. Что-то знакомое было в изломе этих тонких запястий, в родинке на шее, совсем рядом с ключицей. Маруф никак не мог вспомнить. Хотя … Он схватил запястья и рывком убрал её руки с лица: «Миза???»

Да уж, время её не пощадило. Нежное, мягкое, округлое, девичье личико с бархатистой на ощупь кожей теперь состояло сплошь из острых углов: изломанные брови, заостренный нос, выступающие скулы, тонкая, жесткая складка вместо рта. В некогда черных косах серебрятся седые нити. Девичья стройность превратилась в болезненную худобу. Хорошо, что имя он сразу вспомнил.

«Миза?» – желая удостовериться в своей догадке еще раз спросил Маруф.

Она могла лишь кивнуть в ответ. Мысли лихорадочно закрутились у него в голове: «Проклятье! Значит она – мать этого несговорчивого щенка, которого зарезал Азар. Вот это ситуация. Надо срочно отослать Азара из города, чтобы он не попадался ей на глаза. Пусть едет проверять прибрежные деревни на предмет нелегальной торговли солью. Это займет его надолго.»

Тонкие, холодные, дрожащие пальцы коснулись его лица: «Маруф».

«Домиар, теперь меня зовут Домиар,» – решительно ответил он, на всякий случай прильнув к её руке поцелуем.

Прошло несколько недель с момента судьбоносной встречи. Миза сидела в кресле, поджав под себя ноги и пристально рассматривала свое отражение в небольшом ручном зеркале. Рано или поздно этот момент наступает в жизни каждой женщины. Безжалостное зеркало говорит тебе, что отныне ты стара и некрасива. Порой это происходит как-то вдруг и сразу, например, после замеченного скользящего мимо равнодушного мужского взгляда вместо прежнего – оценивающего, или притворного сочувствия заклятой подруги, с плохо скрываемым восторгом обнаружившей у тебя седой волос, или при виде как-то внезапно выросшей дочери, на фоне цветущей юности которой невольно начинаешь чувствовать себя старой, усталой черепахой. Мизу осознание своего возраста настигло во время знакомства с дочерью Домиара Кенишей – юной, нежной, упругой, словно только что созревший персик, со светящейся изнутри кожей и блестящими волосами. Прожитые годы внезапно обрушились на голову Мизы, как камнепад в горах, придавили и припорошили пылью, словно музейный экспонат.

Лишь редкие счастливицы, бывшие дурнушками всегда: от рождения до смерти, воспринимают старение спокойно, порой почти не обращая на него внимания. Для них оно мало что меняет в жизни. С красавицами же все обстоит иначе. Чем больше бесценной красоты уносит безжалостное время, тем отчаяннее они стараются повернуть его вспять, порой становясь посмешищем (но только не в своих глазах).

До недавнего времени Миза не задавалась вопросом, а привлекательна ли она еще в мужских глазах? Очевидно, нет. Её высокое положение в обществе позволяло ей свысока смотреть на любого мужчину в городе и повелевать им. Что думали мужчины, Мизу не интересовало. Но Маруф больше не смотрит на неё так, как тогда, в молодости. И этот удар по самолюбию она переживала очень болезненно.

Домиар обращался к ней подчеркнуто вежливо, даже церемонно (она все ещё привыкала называть его этим именем, мысленно постоянно сбиваясь на «Маруф»). Поскольку инкогнито её теперь было раскрыто, то он оказывал Мизе, как владычице острова, приличествующие её положению знаки почтения: гостеприимно предложил свою резиденцию, от которой она решительно отказалась, устроил пир с участием самых богатых и влиятельных семей острова, пригласил в степь на соколиную охоту. Но не одарил ни одним из тех горящих взглядов, от которых она воспламенялась раньше, словно сухая трава, ни разу не прошептал на ушко нежностей, от которых защекотало бы внизу живота, ни разу не прикоснулся больше, даже случайно. Как будто они совсем чужие друг другу люди. Как будто ничего между ними не было много лет назад. Неужели их время безвозвратно ушло? Ведь их связывала любовь, а теперь ещё и кровь. Кровь их сына. Она на руках у них обоих. Домиару о сыне она ещё не сказала, удобный случай для личного разговора не представился. И, как горько усмехнувшись, предположила Миза, Домиар сделает так, чтобы и не представился. Что она здесь делает? Любовь сгорела, остался лишь пепел. Нужно принять это и убираться домой. Но Миза медлила, сама не зная почему.

В окно ударило россыпью мелких камушков. Владычица удивленно приподняла бровь, погасила лампу и подошла к окну. Её покои располагались на втором этаже дома, первый использовали, как склад товаров. Внизу, среди деревьев двигалась какая-то тень. Миза распахнула окно и присмотрелась: «Кто там бродит?»

«Это я, госпожа владычица, Ефим,» – оживленно замахала руками тень.

«Ты с ума сошел? Если я кликну стражу, ты останешься без головы. Как ты вообще сюда пробрался?» – спокойно поинтересовалась она.

«Нет, нет, госпожа. Не надо стражу. Я хотел бы рассказать Вам одну историю, очень интересную историю. Вы захотите её услышать потому, что она касается всесильного Домиара и …Вас, госпожа владычица,» – проигнорировав последний вопрос, торопливо заговорил Ефим.

«Да, неужели? Стой, где стоишь. За тобой придут,» – повелительно бросила Миза проныре после минутного раздумья.

Спустя некоторое время довольный Ефим оказался в покоях владычицы. Добившись желанной аудиенции, он был на редкость тих и покладист, словно нагулявшийся до отвала домашний кот, которого наконец нашли и несут домой на любимый мягкий диван и к полной миске свежей печенки. Ефим не роптал на хмурых слуг, тащивших его вверх по лестнице едва ли не волоком, с покорностью снося их тычки, как неизбежное зло. Перед Мизой он предстал, скромно сложив руки на груди и опустив глаза.

«Говори, что хотел,» – распорядилась Миза, когда за слугами закрылась дверь.

«Я помню, как в Ормузе госпожа интересовалась судьбой молодого господина по имени Гимруз,» – вкрадчиво начал пройдоха. – «Моя история начинается с его трагической гибели. Ведь его участь настолько взволновала Вас, моя госпожа, что Вы отправились сюда. Смею предположить, чтобы отомстить.»