Александр Черенов - СТАЛИН ЖИВ! Пятьдесят третий… и дальше

– Ну?!

Не скрывая ликования, Берия заключил друга в объятия.

– Только что меня обнадёжил врач!

– ???

– Конец близок! Понимаешь: конец!

Восторг Лаврентия Палыча испарился ещё по дороге: Маленков «не соответствовал» моменту. Он, если и исполнился энтузиазма, то очень уж, как-то буднично и лаконично. Да и то, больше в себе – так, словно не спешил разделять торжества друга. Восторгнувшись больше для порядка – Лаврентий трудился ведь, старался обрадовать – он тут же подошёл к дивану, на котором лежал Хозяин, и склонился над «объектом».

– Что? – не выдержал Берия.

Маленков с сомнением покачал головой.

– Что-то непохоже, что он «отбывает»… Как огурчик, гад…

Берия взорвался.

– Какой, на хрен, «огурчик»?! Что ты несёшь?! Ты посмотри внимательней: весь синий, как баклажан, еле дышит, хрипит! Чего тебе ещё надо?!

Маленков опять повёл головой, по пути тряся жирным отвислым подбородком «номер два».

– Хрипит что-то не очень активно… По симптомам он должен сейчас буквально задыхаться…

Берия не выдержал, и щёлкнул пальцами:

– Доктор, подойдите сюда!

Мясников приблизился к «вождям».

– Профессор, Вы только что сказали мне, что этот…

Кивком головы он обозначил «этого».

– … уже кончается! На чём Вы основываетесь, делая такой вывод? Я спрашиваю Вас потому, что вот мой друг…

И он ткнул мясистым пальцем в толстое брюхо Маленкова.

– … считает Ваш вывод преждевременным.

Мясников вспыхнул, и не только от ущемления профессионального самолюбия: так полагалось «по инструкции».

– Ваш друг понимает в медицине больше меня?

Дорабатывая образ, он полоснул раскалённым взглядом по поросячьим глазкам Маленкова. Георгий Максимилианович не ожидал такого афронта: «по сюжету и должностной инструкции» профессору сейчас надлежало бормотать что-то нечленораздельное. Оправдываться, словом. А вместо этого тот «перешёл в контрнаступление по всем фронту». Матерков и огнедышащего взгляда по этой причине Маленков не заготовил, вот и пришлось ограничиться одним лишь неопределённым движением плечами.

– Я ведь не считаю себя крупным специалистом в вопросах управления государством!

Мясников, не скупясь, «приправил» текст вполне достоверной обидой и запальчивостью. Он уже понял, что «первый раунд» остался за ним. Победу, хоть и промежуточную, тактического характера, следовало закрепить парой «апперкотов» «на дорожку». Для верности.

– И какие у вас есть основания для того, чтобы ставить под сомнение мой диагноз?

На место Маленкова, опять выказавшего неготовность к активному противодействию, заступил Берия. Заступил без «боеприпасов», но и без «белого флажка» тоже.

– Не горячитесь, товарищ Мясников. Никто не ставит под сомнение Вашу компетентность. Просто Георгий… Максимилианович по некоторым …внешним признакам усомнился… скажем так… в скорой… м…м…м… исходе болезни…

– Например? – усмехнулся профессор.

– Например, товарищ Маленков считает, что у этого… хм… больного не слишком выразительный хрип. Кроме того, Георгий Максимилианович считает, что этот… хм… больной… недостаточно активно задыхается. И вообще… что он недостаточно синий!

Несмотря на явно не располагающую к веселью обстановку, Мясников не мог не улыбнуться. Дилетантизм – всегда замечательный повод для смеха. Замечательный в своей универсальности – и универсальный в своей замечательности. А дилетантизм «сторонних лиц» в медицине во многом сродни графоманству не менее «сторонних лиц» в литературе.

– Да-а-а, – медленно протянул он, так, словно растягивал удовольствие. – Замечательный эпикриз.

– Простите? – заодно и не понял Берия.

– Эпикриз. Ну, проще говоря, описание внешних признаков заболевания. Ваш друг…

Он иронически покосился на Маленкова, лицо которого немедленно обрело надменное выражение: а чем «достойным» он ещё мог ответить на бестактный выпад этого «выходца из племени яйцеголовых»? Правда, полумонаршая надменность отчего-то не смутила профессора, и он закончил «в русле начатого»:

– … своеобразно подошёл к вопросу.

– Ближе к делу, профессор!

Берия постучал по спинке дивана, как по трибуне, словно призывая Мясникова к ответственности. Хорошо ещё, что пока не к ответу. Хотя, зная Лаврентия Палыча, можно было не сомневаться в том, что и это «не заржавеет». Ведь «по делам вашим судимы будете». А восклицание «А судьи кто?» и вовсе представлялось бы неуместным. Потому что воздаяние за добрые дела – исключительная прерогатива недобрых заказчиков. И Мясников мог не сомневаться: лозунг «никто не забыт, и ничто не забыто» – достояние не одних юных следопытов. Всем достанется. А ему, уж, обязательно.

Следовало «исполниться ответственности», и он так и сделал.

– Недостаточно синий, говорите? А Вы обратили внимание, что синюшность уже переходит в черноту?

Берия наклонился над «экспонатом».

– Да, пожалуй.

– Это свидетельствует о том, что идут необратимые процессы в работе сердца и органов дыхания. То есть, кровь в явно недостаточном количестве поступает к лёгким, вентиляция их – ну, удаление углекислого газа и насыщение кислородом из крови – замедляется… Нарастает угнетение дыхания…

В этот момент Сталин задышал громко и часто. Это случилось так неожиданно и непритворно, что Мясников не на шутку перепугался. Он ведь не знал, что данное угнетение дыхания является следствием не кровоизлияния в мозг, а исключительно простуды. Пару дней назад Хозяин после бани «перебрал» свежего воздуха, традиционно почивая на открытой веранде в своей «боевой» дохе.

Но не зря говорится: всё, что ни делается – к лучшему! И это «всё», или часть его, было не только неожиданно, но и кстати: Сталин невольно иллюстрировал слова профессора о «безнадёжности» своего положения.

– Вот!

Быстро просчитав ситуацию, Мясников, едва ли не радостно, указал пальцем на «правильно умирающего» Хозяина. Так, словно предъявлял доказательство своей правоты. Довод оказался убойным – и Берия опять пришёл в возбуждение, и опять в радостное: приближалось время «ч».

И прежде далёкое от трагического, его «мироощущение» уже начало переходить в ликование.

– Убедительно! – амнистировал он профессора, как минимум, до конца траурных мероприятий. Хотя, скорее всего, этот минимум оказался бы заодно и максимумом. Для того чтобы думать иначе, нужно было совершенно не знать Лаврентия Палыча. Те, кто его «не знал таким», то есть, «знал с неправильной стороны», давно уже «не значились в списках». По причине более тесного знакомства.

Не снимая с лица восторга – не снимался уже – Берия обернулся к Маленкову:

– Видел, Фома неверующий?