Александр Черенов - СТАЛИН ЖИВ! Пятьдесят третий… и дальше

Лаврентий Палыч усмехнулся. При всех неисчислимых «минусах», этот человек имел несколько, вполне «исчислимых», «плюсов». Как ни удивительно для непосвященного, но это был культурный, образованный человек с острым, аналитического склада, ироническим умом: редкость для любого времени. Надо отдать ему должное: он обладал талантами не только по части «стирания в лагерную пыль». Интересы Лаврентия Палыча не ограничивались одними лишь «заплечными делами». Например, он был сведущ в архитектуре. В Москве даже было построено несколько зданий по его проектам. И это были действительно его проекты, а не составленные «невольниками от архитектуры», которые он лишь милостиво удостоил персонального автографа.

Он любил классическую музыку и хорошую книгу – не в пример мужиковатому Хрущёву, который тоже кое-что любил, но это «кое-что» ограничивалось салом и гопаком. Берия покровительствовал, и нередко «без задних мыслей», деятелям искусства. А, если кого из представительниц «слабого пола» он и осчастливливал своим вниманием, то после «акта осчастливливания» объект внимания мог заявить претензии лишь на однократность акта. Словом, это был человек яркий и незаурядный, по сумме талантов, как служебного, так и внеслужебного толка, явно превосходящий всех остальных соратников Хозяина…

Информация о дивизии вынудила Маленкова ещё раз мужественно задрожать. Но он уже мог не опасаться за своё реноме: Берия ушёл. Пусть даже пока только в себя. Вошёл в образ – по типу того, кто «стоял он, дум высоких полн, и вдаль глядел». Берия тоже глядел. В близкую даль: в пределах двух-трёх дней, когда всё должно было случиться. И не в формате стихийного бедствия, а в точном соответствии с планом. С его планом.

– … Хорошо ещё, что удалось своевременно передислоцировать дивизию в ближнее Подмосковье.

Маленков дёрнул щекой: Берия даже в себе не мог находиться достаточно долго для того, чтобы дать визави шанс прийти в себя от предшествующего «явления Лаврентия Палыча». Но Берии было не до переживаний, тем более, не своих, а Маленкова: «шампанское откупорено» и «труба зовёт». Со всеми вытекающими последствиями в обоих случаях. Пришлось Георгию Максимилиановичу включиться.

– Как удалось?

Губы Берии растянулись в неподражаемо-ядовитой ухмылке.

– Этому извергу наплели, что происходит… хм… плановая ротация войск. Теперь она – в нескольких часах хода от Кремля…

Ведомые Мясниковым, Лукомский и Тареев вошли в залу. Берия глазами показал Мясникову на стул.

– Садитесь, профессор, и пишите.

В следующий момент на столе перед доктором оказались чистый лист бумаги и «вечное перо», как иронически называл Берия автоматическую поршневую ручку, подаренную ему Микояном, не так давно побывавшим с визитом в Вашингтоне.

– Что писать? – почему-то откашлялся Мясников, так, словно ему предстояло держать не письменную, а устную речь.

Берия на мгновение задумался.

– Ну, пишите, что с такого-то по такое время мы – укажите регалии всех троих – наблюдали больного такого-то, который по информации таких-то лиц был обнаружен там-то и тогда-то в таком-то состоянии. Обследованием больного установлено, что…

Берия развёл руками, и почти благожелательно улыбнулся.

– …Ну, и далее опишите всё, что установлено, а также то, какие меры лечения принимались. Да, особенно отметьте то обстоятельство, что вы все, единогласно, пришли к заключению о причине заболевания больного: кровоизлияние в мозг… ну, и всё такое прочее из вашего ассортимента. Не забудьте указать, что лечение производилось… как это вы, там, говорите?

– Симптоматическое? – спросил-подсказал Мясников.

– Вот-вот: симптоматическое! – удовлетворился и подсказкой, и характером лечения Берия. – И не забудьте отметить прогрессирующий характер течения болезни и необратимый характер изменений в организме больного. И самое главное…

Берия по очереди расстрелял взглядом всех троих профессоров. Судя по матовой бледности кожных покровов их лиц, он не промахнулся.

– … Вы должны в заключение отметить то, что надежд на выздоровление этого гада… товарища Сталина… нет никаких, что он обречён, и финал… нет, это будет не вполне уважительно к этому негодяю, не заслуживающему никакого уважения! Лучше – так: и смерть его – дело ближайших двух… нет, двух нам не хватит: нескольких часов… А для самых твердолобых напишите, что агония уже началась!

Берия и Маленков, увлечённые один – дачей наставлений, другой – очередным погружением в себя, и не заметили, как Сталин проснулся. Снотворное оказалось дозированным на удивление точно. Хотя, удивляться тут было нечему: дозировал профессионал, как по части лечения, так и «совсем даже наоборот».

Увидев Берию и услышав его эпитеты в свой адрес, Сталин медленно прикрыл глаза. Так, словно получил искомое. Но перед этим, годами натренированным боковым зрением, ибо в политике нельзя смотреть только перед собой: кругом – «одни друзья», он успел заметить мелькнувшую в приоткрытых дверях фигуру Браилова.

– Ну, вы тут сочиняйте свою эпистолу…

Берия всё больше входил в роль нового «кормчего».

– … а я займусь неотложными делами. Ведь нам теперь предстоит очень много сделать для того, чтобы преодолеть творческое наследие «дорогого вождя»! Да, дядя: натворил дел! Долго нам ещё будет аукаться твоё руководство, «верный ученик» своего «учителя»!

После таких крамольных речей – хорошо ещё, если в «первого сокола» только рикошетом! – не побледнеть было невозможно. Всем – не только медикам, но и соратнику Маленкову. И все побледнели, как положено. Однако это не смутило Лаврентия Палыча, и он продолжил разворачивать тезис:

– Не зря говорится: «яблочко от яблоньки…» Два сапога – валенки! Один другого стоит! Экспериментаторы хреновы! А народу не нужны заоблачные идеи: нашему Ваньке – лишь бы гроши, да харч хороший!

Он не удержался – и сплюнул, таки, на ковёр. В формате «метил в Сталина – и попал в Сталина». А ковёр – это, так: аллегорический посредник. Передаточное звено: от себя – Иосифу Виссарионычу. Напоследок одарив Сталина ещё одним «любящим» взглядом, Берия решительно поднялся со стула, и столь же решительным шагом направился к двери. На середине пути, ещё ступая по мягкому ворсу персидского ковра, он неожиданно остановился, и хлопнул себя ладонью по лбу.

– Чёрт, я же забыл попрощаться с «великим вождём»! А то вернусь, а он уже окочурился! Всю жизнь ведь буду корить себя за то, что пропустил лучший момент в своей биографии!

Он энергично подошёл к ложу и наклонился над Хозяином.

– Ну, прощай, сволочь! Целовать в лоб я тебя не стану – скажи спасибо, что не плюю тебе в рожу, как ты того заслуживаешь! А так руки… то есть, губы чешутся! Прощай, хренов «учитель»!