Александр Черенов - СТАЛИН ЖИВ! Пятьдесят третий… и дальше

Сергей Никифорович выжал из себя лаконичный смешок: к эмоциям большей продолжительности не располагали ни момент, ни соответствие действительности фразы о воздаянии за добрые дела.

– Словом, к вам «едет ревизор»… Нет, интриговать не буду: Деканозов. Помнишь такого?.. Это хорошо, что помнишь – значит, не ошибётесь портретом… Нет, не самолётом: поездом Москва-Тбилиси… Да, обычным пассажирским… Вероятно, они именно так понимают конспирацию… Твоя задача, Акакий Иванович: принять дорогого гостя с распростёртыми объятиями… из которых он уже не вырвался бы. И пусть твои люди внимательно отработают встречающих: не исключено, что встречать будете не только вы… Да, маловероятно: «экскурсовод» Деканозову не требуется. И город он знает, и в рекламе не нуждается. Но лишняя мера – совсем не лишняя.

Круглов посмотрел на часы: вероятно, Мгеладзе вносил какое-то предложение.

– Да, ещё около шести часов пути… Ну, это на твоё усмотрение.

Он обернулся к Браилову, прикрыв трубку ладонью:

– Предлагает снять Деканозова с поезда где-нибудь на дистанции, например, на Тбилиси-Товарной?

Семён Ильич согласно кивнул головой.

– Не возражаю, – «получив добро свыше», санкционировал в трубку Сергей Никифорович. – Это, в конце концов, не главное… Что – главное? А главное – то, что Владимир Георгиевич едет освобождать наших «дорогих» «мингрельцев». В первую очередь тех, кто был уволен из органов. Поэтому, Акакий Иванович, оперативно проверь всех арестантов на причастность к заговору… Что говоришь?

Он поднял взгляд на Браилову, не забыв «по дороге» законспирироваться ладонью от трубки.

– Говорит, что Берия в прошлом месяце приезжал в Тбилиси, и навещал отдельных фигурантов в тюрьме.

Браилов «пожал» бровями.

– Как председатель комиссии, он имел на это право: дело-то ещё не закончено… Хотя, сам факт поездки именно в это время – весьма примечательный. Пусть там усилят охрану, а если кто-то из арестантов даст показания на Берию, немедленно этапировать всех в Москву!

Круглов «продублировал» рекомендации Браилова в трубку.

– Действуй, Акакий Иванович: сейчас все «вклады» – «в одну кассу»!

Положив одну трубку, Круглов немедленно взялся за другую.

– Докладывайте!

Этот голос уже принадлежал «другому» Круглову – сухому, жёсткому и властному начальнику. Молча выслушав доклад, он опустил трубку на рычаги, и «запросил внимания» у Семёна Ильича, что-то черкающего в записной книжке.

– Обыски на дому у Маленкова, Хрущёва и Игнатьева закончены. К сожалению, с чем пришли, с тем и ушли.

Чувствовалось, что Круглов огорчён «наличием отсутствия». Он был не только максималистом, но ещё и принадлежал к тем неправильным служакам, кто не разделял взглядов бывшего Генпрокурора Вышинского на признание как «царицу доказательств». Сергей Никифорович – и Браилов был полностью солидарен с ним – полагал, что «царицу» делает окружение». И эта истина верна не только для политики и театра, но и для уголовного процесса тоже.

Браилов оторвался от эпистолы и «двинулся навстречу» Круглову многозначительной усмешкой.

– Едем к Суханову, Сергей Никифорович!

– К Суханову?!

Круглов недолго оппонировал идее.

– А что: чем чёрт не шутит! Поехали!

То, что безуспешно искали на квартире Маленкова, нашли, не прилагая особых трудов к тому, у секретаря Георгия Максимилиановича на работе, в шкафу, среди служебных бумаг. Да Суханов и не пытался их скрывать. Более того, едва только увидев перед собой «ордер», он сам предложил «товарищам» свои услуги. Как и всякая «канцелярская душа», Суханов был исключительно чувствителен к малейшим «движениям» вокруг патрона. Он сразу же понял, что на этот раз дело не обойдётся ссылкой в Узбекистан, как это было уже в сорок шестом году. Тогда Маленков всего лишь проиграл борьбу за власть Жданову, хотя и полагал, что находился с ним в одной «весовой категории». Сейчас же, по разумению Суханова, Маленков проиграл не только портфель, но и жизнь. Потому что сыграл «ва-банк». А тут – всё твоё: и «пышки», и «шишки». Участвовать в дележе последних Суханов не имел никакого желания.

Так, в руки Браилова и Круглова попал «личный автограф» Георгия Максимилиановича: записи, произведённые им после одной из встреч «троицы», на которой заговорщики «делили портфели». Зачем Маленков их сохранил, непонятно. Вряд ли потому, что так «требовалось сюжетом». Скорее всего, подвела вера в «восход» Берии и «закат» Сталина.

Хотя, «сбережение» вполне могло явиться исключительной заслугой Суханова. Вряд ли Маленков настолько доверял секретарю, что оставил ему «досье на себя» «на сохранение». Скорее всего, Суханов просто стащил их со стола шефа, а тот, за делами и интригами и забыл о них до поры, до времени.

Все записи были сделаны задолго до последней их встречи со Сталиным на Ближней даче. Это лишь «усугубляло» и «отягощало». А как иначе: сговор и даже умышление! Судя по дате на листке отрывного календаря – и на старуху бывает проруха – «делёж портфелей» состоялся в начале февраля. Это косвенно подтверждалось и показаниями Суханова о том, что последний раз в полном составе «тройка» собиралась в кабинете Маленкова именно в начале февраля. И хотя, как будто, ничего крамольного в этом не было: всем «наверху» было известно о том, что Берия, Маленков и Хрущёв – дружки «не разлей вода» – факт был примечательным. Вряд ли Маленков «распределил бы портфели» самочинно. Значит, дружки совместили приятное с полезным.

Однонаправленной информации набралось столько, что она позволяла теперь сделать несколько однозначных выводов. Первый: «тройка» встречалась неоднократно – именно как «тройка», а не компания закадычных дружков. Второй: умышление против Хозяина было не спонтанным, порождённым угасанием вождя, а «нормально выношенным» и «нормально рождённым». Третье: планы доказывались не только характером событий последних трёх дней, но и многочисленными письменными доказательствами, а также свидетельскими показаниями.

Теперь и Круглов, и Браилов могли быть спокойны за судьбу процесса, и не только исторического, но и судебного. Наличие «убойного» компромата не оставляла «невольным молчунам» Хрущёву и Маленкову ничего другого, как «явиться с повинной». Против такой формы работы с упрямым подследственным: «ты нам – признание, а мы тебе – явку с повинной» – ни Круглов, ни Браилов не имели ничего. Даже в тех случаях, когда «явке с повинной» предшествовали недели «допросов с пристрастием». А всё потому, что они были практиками, а не «пришельцами с заоблачных высот абстрактного гуманизма и неконструктивного чистоплюйства».

– Это надо же, на кого мы с Вами, Сергей Никифорович, «покусились»!