Александр Черенов - СТАЛИН ЖИВ! Пятьдесят третий… и дальше

То, что докладчик обошёлся без язвительных ноток в голосе и впервые назвал экс-«фигуру умолчания» по имени-отчеству, было показательно: значит, Булганина всё ещё считают товарищем, и дела его не так уж и безнадёжны.

– Максимум, политической оценке, – ещё раз для верности «ударил голосом по прилагательному» Молотов. – Но не уголовной.

Во всяком случае, пока. Мы ещё не знаем всех обстоятельств дела, поэтому окончательные выводы о роли Булганина по всей этой… хм… истории делать рано. Дождёмся результатов следствия.

Так и не удовлетворив в полной мере любопытства «публики», Вячеслав Михайлович покинул трибуну. Хотя как он мог его удовлетворить, если и сам был «не в курсе»: причастность или непричастность Булганина к делам Берии оставалась для него такой же тайной, как и для всех.

Да и углубляться в дебри подробностей было сейчас нецелесообразно: это ведь Пленум, а не трибунал. Sapienti sat, как минимум, для общего представления. И общей информации вполне хватало для таких же общих политических выводов. Пусть даже и обобщённых.

Но, даже понимая это, некоторые всё равно продолжали испытывать чувство глубокой неудовлетворённости. Ведь неясной оставалось не только судьба Булганина, но и судьба главных заговорщиков – и Берии, в том числе. Да, что, там, судьба заговорщиков: своя собственная! А это уже напрямую затрагивало «жизненно важные интересы» – вплоть до самой жизни – если, не всех, то очень многих из числа сидящих в зале. Потому что – как бы не поспешить с выводами: Лаврентий Палыч уже не раз демонстрировал нечеловеческую эластичность. Да и воля к жизни у него была почище той, что у героя одного из рассказов Джека Лондона…

После Молотова выступил Круглов. Его доклад был предельно сухим и по-военному лаконичным. Предваряя выступление, Сергей Никифорович заранее извинился перед участниками Пленума за то, что в интересах следствия не может пока огласить некоторые факты и цифры.

Это «предисловие» было с непониманием встречено в зале: люди хотели знаний. И не столько о заговорщиках, сколько в связи с ними о самих себе.

Нет, конечно, никто не шумел и, тем более, не протестовал. Но у многих были такие достоверно кислые лица, что генерал усовестился и «дал показания». Они, хоть и были лаконичными и даже обрывочными, но, всё равно, позволили людям сделать правильные выводы. А выводы были такие:

а) это – не инсценировка. Плохо это или хорошо – вопрос угла зрения. Из каждого, отдельно взятого, угла; б) следствие – а, значит, и руководство – знает уже очень много; в) Лаврентию на этот раз, вероятно, не выкрутиться. Отсюда и г) надо думать – каждому о себе. А многим думать можно было лишь в двух форматах: либо на тему «успеть добежать первым», либо на тему «не состоял и не привлекался». И то, и другое «чревато». Словом, думать было, о чём…

После доклада и содоклада, по «старой доброй традиции» начались прения. Неожиданно, для выступления в них записалось очень много людей. Хочу, почему «неожиданно»: люди думали – и надумали. Хотя бы те из них, кому полагалось сделать это максимально оперативно. Не всех распирали чувства праведного гнева, но все при этом стремились «осудить, заклеймить и заверить». Ведь более подходящего момента для демонстрации лояльности и придумать нельзя: когда ещё следующий Пленум? Да и будет ли он для «особо медлительных»?

В числе потенциальных ораторов значилось немало явных и тайных приверженцев низложенного Лаврентия Палыча, которые уже были либо «на крючке», либо пока только «на карандаше» у органов госбезопасности.

Докладывая Сталину о «демократичности Пленума» – в части присутствия на нём и сторонников Берии, Семён Ильич «не преувеличивал» и «не нагнетал»: таковые имелись. Пока ещё имелись: работа по их выявлению уже близилась к концу. Не желая того, многие их этих «товарищей» сами помогли «органам»: ещё совсем недавно они были счастливы удостоиться от всесильного Лаврентия Палыча хотя бы… дружеского матерка! Конечно, учёт этих «мазохистов от политики» не вёлся, но в этом и не было нужды: они сами лезли на глаза. На глаза «покровителю», не обращая внимания на чужие глаза, которые, в свою очередь, обращали на них самое пристальное внимание. На будущее, на всякий случай: «живём, сами знаете, как на вулкане…»…

Как и всякие политики и политиканы, члены выборного органа партии умели держать «нос по ветру». Сейчас это умение востребовалось вдвойне: ошибка исключалась. Ведь политики – сродни минёрам: ошибаются лишь для того… чтобы в другой раз ошибся кто-нибудь другой. Актуальность навевала реминисценции, и в связи с новой историей вспоминалась и относительно старая. Год-полтора тому назад, когда разгоралось инициированное Власиком «мингрельское дело», отдельные члены ЦК недальновидно отвернулись от Лаврентия Палыча. Они решили, что «песенка» Берии «спета», и начали искать новых «авторов-исполнителей». Но назначение Лаврентия Палыча председателем комиссии по расследованию проявлений «мингрельского национализма», а затем и «облечение» его правом доклада на торжественном собрании, посвящённом очередной годовщине Великого Октября, наглядно показали, что эти люди явно поторопились. И Лаврентий Палыч им ничего не забыл. Он вообще был памятливым на зло. Можно даже сказать: злопамятным.

Нет, он не стал организовывать их преследования, хотя вполне мог сделать и это: определил же он самого Власика на нары! В отношении изменников он поступил иначе: лишил их доверия и покровительства. А это тогда было равносильно опале, а иногда значило даже больше неё. «Отступники» внезапно оказывались не только в политическом, но и бытовом «вакууме». Не мудрено, что у некоторых не выдерживали нервы – и они хватались за оружие. За именное и наградное. И с намерениями совсем не в адрес Лаврентия Палыча, но в адрес персонального лба. И никто ведь не смог отказаться от намерений. Потому что отказ значил самое плохое, что могло с ними случиться: жизнь.

Те же, кто не изменил Берии, хотя бы потому, что не успели, были обласканы Лаврентием Палычем сверх всякой меры. Главное, что они обрели – это то, чего лишились недальновидные «перебежчики»: доверие и покровительство всесильного фаворита Вождя. А это значило куда больше иных наград, потому, что само, наподобие Сезама, открывало доступ к любым богатствам, главным из которых была власть над людьми и всё от неё производное…

Именно эти люди, составлявшие «гвардию» Берии в Центре и на местах, не только не таившие близости к «наследнику трона», но и всячески демонстрировавшие её, и оказались сейчас «на прицеле» у органов госбезопасности. Этих людей надлежало изолировать в превентивном порядке, не увязывая ни их самих, ни их реноме с нормами УПК и обстоятельствами дела. Изолировать не обязательно в «крайнем» значении этого мероприятия: достаточно было удалить их всего лишь из рядов партии. Ну, и «паровозом» – из руководящих кресел: в партии и государстве и так был перебор ловкачей, проходимцев и перевёртышей.