Цви Прейгерзон - Неоконченная повесть

Стоял канун 1918 года. Власть Рады еще держалась, хотя уже ясно было, что дни ее сочтены. В конце ноября в Харькове прошло первое Всеукраинское собрание Советов, и Украина была провозглашена Советской республикой. В начале февраля Раду изгнали из Киева, власть теперь перешла к Украинскому советскому правительству. В ответ Рада призвала на помощь Германию и Австро-Венгрию. Тогда же в Бресте был подписан мирный договор между Германией и Советской Россией. Немцы решили, что им мало уже захваченных территорий Прибалтики и Польши и начали поход на Украину.

Вскоре из Екатеринбурга приехал Иоэль – заросший бородой и серый от пыли, пропахший запахом общих вагонов, с вещмешком на плече и в солдатских сапогах. Встречали его радостно. Мирьям не переставала плакать от счастья. Йоэль помылся, побрился, привел себя в нормальный вид и, надев свою привычную одежду, сел к столу. Теперь он выглядел совсем как раньше, и все так же франтовато закручивались книзу кончики роскошных усов, делавших отца похожим на Ицхак-Лейбуша Переца.

Весть о приезде Йоэля стремительно облетела городок, и в дом потянулись родные и знакомые. Пришла жена синагогального служки Батья со своим потомством. Прибежала Лея – младшая сестра, улыбчивая и радостная; явился Гриша, он же Цви Горовец, со своей семьей. Не день, а настоящий праздник, где Йоэль был королем, а Фейга – королевой. И хотя эта королева-труженица работала весь день, не покладая рук, лицо ее излучало свет. Лея помогла Фейге накрыть на стол. Несмотря на внезапность приезда, угощений на столе хватило бы на целый пир – вытащили все, что только хранилось в доме и в столовой. Оказалось, что есть там еще много чего вкусного и неожиданного.

Хотя Йоэлю пришлось проделать долгую и трудную дорогу домой, он пребывал в прекрасном настроении. Сидя во главе стола, Горовец рассказывал о Екатеринбурге, о своих дорожных впечатлениях, о большевиках и меньшевиках, эсерах и анархистах. Мирьям, сидевшая рядом с отцом, ни на минуту не отводила от него взгляда, ее глаза светились, и Йоэль, поглаживая дочкины шелковистые волосы, искренне удивлялся:

– Ты так выросла, дочка, тебя и не узнать!

Мирьям прижималась к ладони отца своей горячей щекой. Шоэль сидел в гимназической форме – в пиджаке с блестящими пуговицами и стоячим воротником. Он понимал, что именно теперь, когда отец дома, решится вопрос о его дальнейшей учебе в Одессе. Прошло несколько дней, в течение которых Йоэль внимательно и неторопливо присматривался к жизни в местечке, ко всем произошедшим здесь изменениям. Гимназии здесь были, и даже целых две – мужская и женская. В последней, кстати, училась Мирьям, хотя и довольно посредственно, со скрипом переходя из класса в класс. Но Йоэля, по понятным соображениям, куда больше интересовала мужская гимназия, состав ее преподавателей, общий образовательный уровень. Кончались каникулы, начиналась учеба, и вопрос о том, где дальше учиться Шоэлю, следовало решить безотлагательно.

Йоэль посоветовался со знающими людьми, с учениками и их родителями. В конце концов, после долгих бесед, раздумий и обсуждений, родители решили оставить Шоэля в городке. Помимо качества обучения, существовало еще одно серьезное обстоятельство, весьма пугавшее и Йоэля, и Фейгу: политика. Украину беспрерывно трясло, власть сменялись с калейдоскопической быстротой, шла война между большевиками и Радой.

Говорили, что в лесах засели банды убийц и грабителей, которые совершают неожиданные вылазки и грабительские рейды по еврейским местечкам. Разумно ли покидать дом в такие дни? Тем более, что в городке тогда еще было относительно спокойно. Это и стало главной причиной, по которой Йоэль и Фейга решили определить Шоэля в местную гимназию. Пусть поживет здесь, под родительским крылом, а дальше будет видно, как все повернется. Шоэлю ничего не оставалось, как подчиниться решению отца.

И вот Шеилка уже сидит в классе рядом со своим закадычным другом Мишей Зильбером. Что и говорить, здешнее заведение не идет ни в какое сравнение с одесской гимназией, где славился неприятными шутками толстый Ярема, где непревзойденный Козлов вызывал всеобщее восхищение своими искрометными парадоксами, а Александр Иванович с блеском разрубал гордиевы узлы самых сложных математических задач…

Здесь, в местной гимназии, математику вел некий Тарченко, – тучный малоподвижный человек с короткой шеей. Его мучил какой-то недуг, и вынужденное сидение на уроках причиняло учителю физическое страдание. Поэтому он старался быстро и поверхностно объяснить формулы и уравнения, а затем вызывал кого-нибудь к доске и, пока тот отвечал, дремал, тихонько похрапывая. Пожалуй, лишь учитель истории, Матвей Федорович – знаток Французской революции, вносил в это стоячее болото свежую струю и неподдельный интерес к предмету. Насколько иначе все обстояло там, в Одессе…

Слабым утешением для Шеилки было лишь молчаливое общение с товарищем по парте. Известно, как любому преподавателю мешает шум в классе. Учителю слышен даже шепот, которым обмениваются ученики. Чтобы обойти обет молчания, Шоэль и Миша придумали себе забаву: молчать – молчали, но слушать – не слушали, а вместо этого интенсивно обменивались записками, карикатурами, отрывками из стихов и рассказов. Причем писали они всегда на иврите.

«Товарищ маркиз, – писал Шоэль. – Ваш нос прокис!»

«Товарищ набоб, – не оставался в долгу Миша. – Получишь в лоб!»

«Не лижи клеенку, и не рви свой пуп – приходи с Леелей завтра прямо в клуб!» – поднапрягшись, выдавал Шоэль.

Главным увлечением Миши Зильбера были стихи, которые он тоже сочинял на иврите. Не знаю, насколько эти вирши были талантливы, но нас они пленяли своей свежестью и задушевностью. Несколько стихотворений были посвящены Лее Цирлиной – милой, доброй и смешливой девушке.

С возвращением Йоэля жизнь семьи изменилась. Столовую и вывески подновили, расширили ассортимент блюд и крепких напитков, добавив к нему самогон. В базарные дни рынок был всегда переполнен. Крестьяне продавали молочные продукты, овощи, мясо, фрукты; на прилавках лежали изделия из дерева и шерсти; привозили также живых кур, свиней, баранов и прочую живность. На рыночной площади слышался гул голосов, хрюканье, блеянье и мычанье. Евреи и цыгане деловито прохаживались вдоль длинных прилавков и между телегами, приглядывались, торговались. Столовая Йоэля Горовца была важной частью этого процесса. Базарный люд находил здесь место для отдыха, куда всегда можно зайти, выпить и перекусить. Случалось, правда, что кто-то выпивал лишнего, и тогда дюжий Йоэль – бывший солдат царской армии – быстро решал возникшие осложнения.

Паша там уже не работала; вместо нее Фейга взяла старшую сестру Йоэля Батью с дочерью Ривкой, которой к тому времени уже исполнилось двадцать лет. Муж Батьи, Хаим, как был, так и остался служкой в синагоге. На этой работе, как известно, еще никто не разбогател, поэтому семья постоянно бедствовала. Сама Фейга перестала, наконец, трудиться на кухне и вела дом, лишь иногда спускаясь в столовую, чтобы проследить за порядком.