Цви Прейгерзон - Неоконченная повесть

Сейчас он отправляет этих детей в трудный жизненный путь. Сколько лишений и страданий подстерегают их там! Пусть Хана и Шоэль счастливо минуют эти препятствия!

Шоэль садится за пианино, начинает барабанить по клавишам, революционные песни вырываются из окна на улицу. Звучат «Варшавянка», «Мы кузнецы…», «Молодая гвардия…». Затем, дурачась, молодежь запевает приблатненую песенку: «Отречемся от старого мира и в баню мы не пойдем!» – какие-то озорники придумали легкомысленные слова на мотив «Марсельезы». Не стесняются спеть и «Раввины нам не нужны…»

А потом комната наполняется негромкими звуками песен Сиона – нынче они не в моде, и петь их следует так, чтобы дальше стола слышно не было. Но вот встрепенулся Ицхак-Меир, гордо посмотрел вокруг, опрокинул еще стаканчик. Плевать он хотел на осторожность! Сегодня пекарь ничего не боится, ему сейчас море по колено! И он громко запевает жидким своим тенорком: «О, родная страна, прекрасная страна! Мы, как зеницу ока, будем вечно беречь тебя!»

Вокруг шикают, просят немедленно утихомириться, но куда там – разве остановишь душу, если она жаждет выговориться, выразить себя? Он, старый Ицхак-Меир, не намерен молчать! Жива еще в его сердце надежда, есть еще порох в пороховницах, и мечта еще не задушена!

Софье Марковне от всех этих треволнений сделалось дурно, она побледнела. Встревоженный Ицхак-Меир уводит жену домой. Да и незадачливый претендент на ханину руку Миша Бернштейн как-то незаметно исчез из комнаты. Исчезнет он и из нашего рассказа – что ж, не получилось у него с Ханой Шульберг, но есть и другие достойные еврейские девушки, а такие парни, как Миша Бернштейн, на дороге не валяются.

Молодежь сидит у Шоэля допоздна – и пошумели, и попели – вечер удался на славу. Но пора и честь знать, гости дорогие! Постепенно все расходятся, вот и комната опустела, предрассветные блики выгоняют наружу затаенные мысли и желания… Шоэль и Хана провожают друзей до конца улицы. Хане тоже надо бы домой, родители уже ждут. Но у Шоэля на уме совсем другое: вместо того, чтобы провожать девушку домой, он тянет ее назад, в свою комнату. И она, как будто завороженная – не то его глазами, не то предрассветным дурманом – идет за Шоэлем.

Обнявшись, они поднимаются по ступенькам, заходят в комнату, где царит беспорядок: на столе громоздятся грязные тарелки, остатки еды и питья, пустые бутылки, холодный чай в стаканах. Но глаза влюбленных ничего этого не замечают. Они видят совсем другое. Незаметно блекнет и отступает предрассветный сумрак. Светлеет, усиливается весенний ветер, дующий с моря, гудит на крышах, стучится в окна – то громко, то едва слышно, обещает кому-то радость, кому-то печаль. Бегут часы, настал выходной день, зашумела за окнами улица. У соседей заплакал маленький Вася. Но Шоэля сейчас и пушкой не разбудишь. Хана прижимается к нему во сне, ее руки обвились вокруг его шеи, мягкие волосы рассыпались по подушке. Новый день приходит на Арнаутскую.

Шоэль тем временем не на шутку впрягся в работу. Он и прежде не умел бездельничать, а теперь не меньше восьми часов в день трудился в пекарне. Нужно сказать, что эта работа требовала серьезного внимания, учитывая острый дефицит муки и хлеба. В дополнение к общей разрухе, ряд областей поразила засуха, страна голодала. Революция все еще не вышла из младенческого возраста, в народе продолжалась великая смута.

Однако работа в пекарне не мешала Шоэлю частенько подсаживаться к пианино. Он даже попробовал разыскать свою давнюю учительницу музыки Антонину Дмитриевну, которая, как мы помним, когда-то утверждала, что Шоэль, пожалуй, мог бы добиться неплохих успехов в фортепьянном искусстве. И что вы думаете? – оказалось, что сильно постаревшая учительница все так же продолжает ходить по тем одесским домам, где еще мечтают вырастить из детей достойных продолжателей мастерства Антона Рубинштейна и Яши Хейфеца. Вот уже тридцать лет Антонина Дмитриевна занималась этим неблагодарным ремеслом, терзая своих учеников гаммами и скучными музыкальными упражнениями. Но что поделаешь, если искусство требует жертв?

Теперь старая учительница снова дважды в неделю стала навещать квартиру на Арнаутской. Снова в полный голос зазвучал приунывший было у Поли эпштейновский Беккер. Шоэль занимался не менее часа в сутки, что вызывало естественное недовольство соседей Поли и Мити. Зато маленький Вася внимательно вслушивался в новые звуки. Шоэль подружился с мальчиком и позволял ему находиться в комнате во время занятий – при условии, что тот не будет трогать клавиши.

Софья Марковна полностью и окончательно изменила свое отношение к избраннику Ханы – ушли в прошлое мучительные сомнения и бессонные ночи. Теперь Шоэля встречает в доме Шульбергов радушный прием родственных душ, накрытый стол. Одним словом – жених! Однако уединяться наша парочка предпочитает в комнате Шоэля. Хана сияет от счастья. Если Шоэлю вздумается ее бросить, она сразу же умрет! Но зачем представлять себе подобные глупости?!

Никогда Шоэль не уйдет от своей драгоценной Ханночки – как такое вообще может в голову придти?! Он тоже лишь ею и дышит – постоянно, ежеминутно хочет смотреть на ее лицо!

Этой золотой весной они встречаются каждый день, хотя оба очень заняты: ведь Хана заканчивает среднюю школу. Кстати, свои домашние задания она делает теперь только на Арнаутской. Софья Марковна крайне задета этим обстоятельством: неужели нельзя готовить уроки в родительском доме? Зря, что ли, эти уроки называются «домашними»?! Матери трудно согласиться с мыслью, что ребенок не будет всю жизнь привязан к ее переднику. А ведь дочери уже девятнадцать с половиной лет…

Но материнское ворчание для Ханы – как об стенку горох. Должно быть мать забыла, что у Ханы помимо родителей есть еще и Шоэль, жених! И еще у нее есть ключ от волшебной шкатулки – от комнаты любимого, куда она приходит каждый день со своей школьной сумкой. Запах этой комнаты кружит Хане голову – это запах чудных, головокружительных ночей. Когда девушка заходит сюда, у нее начинают гореть щеки и блестеть глаза.

– Шееле, я пришла! – слышит Шоэль ее голос. – Вот она я!

Шоэль, терзающий свои гаммы и упражнения, срывается со стула – пришла его подруга, любовь его сердца, его звезда. Он берет у нее сумку. Малыш Вася тоже торчит в комнате, он не зря поджидает Хану – вместе с девушкой обязательно приходит какое-нибудь лакомство. Хана протягивает мальчику конфету: а теперь, дружочек, ступай-ка ты к себе…

Влюбленные остаются одни. Вечер еще не наступил, глубокое небо раскинулось над городом и морем. На Хане легкое платье, шелковистые волосы густой тяжелой волной ниспадают на шею. Шоэль нежно обнимает девушку, обеими руками он поднимает водопад ее волос, превращая его в озеро – светлое озеро вокруг головы. Хана закрывает глаза. Ее щека прижата к груди любимого, девушка слышит биение его сердца, в этом звуке сейчас – весь ее мир. Шоэль чувствует, как упругая девичья грудь упирается в его тело, как Хана обмирает в его объятиях. Она принадлежит только ему – вся, без остатка, каждой клеточкой своего существа. Маленький Васька скребется в дверь и пытается ее открыть. Он уже съел конфетку и желал бы получить еще, но дверь почему-то заперта. Отчаявшись пробиться к конфете, мальчик начинает обиженно реветь. Поля успокаивает ребенка, но он продолжает капризничать, и тогда мать слегка шлепает его по попке…