Георгий Турьянский - Марки. Филателистическая повесть. Книга 2

— Но и заграницей хватает безбожников и буржуев. Наносить тогда следует и загранице вред, правильно я понимаю? — наивно осведомился я.

— Мы патриоты России, а не заграницы! — глядя на меня сверху вниз, отозвался адмирал.

Ответ Верховного Правителя меня, признаюсь, несколько обескуражил.

Тут Автору хочется прервать дневник Алексея Максимовича. Автор с тревогой и надеждой долгие годы вглядывался в лица людей, изображённых на почтовых миниатюрах с «русской страницы». И теперь спешит поделиться опытом занятий физиогномикой. Среди знакомых ему лиц он различает людей истинно благородных, людей науки и долга. Есть и другие. С серии «Золотого стандарта» на вас глядят рабочие, колхозницы и солдаты. Там открытые русские лица, в которых нет лукавства, а за строгостью скрыто прямодушие и чуть-чуть наивности.

Оставшиеся же на русских страницах смотрят немного устало и печально. И чего совсем не найти — романтиков и одиночек, готовых приносить себя в жертву идее. Именно того, о чём говорил Колчак, Автор не наблюдает. На страницах с русскими марками вообще очень немного свежих юных лиц. А ведь революции делают люди молодые. Зато старых болтунов в альбоме — хоть отбавляй.

Впрочем, не стоит слишком уж серьёзно воспринимать мнение Автора. Вернёмся к прерванному повествованию.

Прошло дня два. Время текло медленно. Китайцы кормили нас жиденькой похлёбкой. Ставили на полу миски и захлопывали дверь сию же секунду. Колчак от приёма китайской пищи отказался, довольствуясь сыром и вином корзины Эйвазова. Поэтому мы с Май-Маевским получали двойные порции.

На второй день после ужина ко мне подошёл адмирал. Подошёл он вплотную. Лицо его осунулось, глаза горели нездоровым огнём голодного человека.

— Господин Горький, — сказал он торжественно. — У нас к вам предложение.

— Я вас слушаю.

— Вступайте в наши ряды.

— Куда? — не сразу понял я.

— В «Возрождённую Россию». Я посоветовался с боевым товарищем, — показал головой Колчак на Май-Маевского. — Он поддержал. Владимир Зенонович рекомендацию вам даст. Я самолично напишу поручительство.

Я до того растерялся, что не знал, как и ответить.

Сказать по совести, меня в последнее время интересовала криминалистика и всякие преступления.

— Скажите, можно в будущем правительстве получить место шефа полиции? — спросил я.

Хотел продолжать, но Правитель прервал меня на полуслове:

— Победим, тогда видно будет.

— А как же Попов? — снова задал я вопрос.

— Попова беру на себя, — сразу нашёлся Май-Маевский. — Уверен, и он не откажется, если мы с Алексеем Максимовичем вместе поднажмём.

Я представил себе Попова. Сомнение в уверенности Май-Маевского закралось в моё сердце.

— И вы, и ваш приятель Попов слишком много знаете, — заявил адмирал.

В доказательство слов Колчака Владимир Зенонович два раза с силой провел себе ребром ладони по шее.

От меня хотели мгновенного ответа, который я не собирался им давать.

— Мне надо подумать, — отвертелся я. — И скажите, кстати, почему на плакате, который висит в доме Эйвазова, стоит «Возрождбннах Россих»? Неужели нельзя было написать правильно? Я спрашиваю исключительно как литератор.

— Когда столько лет живёшь с этим, невольно свыкаешься, — ответил адмирал. — К чему условности? И потом сколько уже было всяких организаций и названий, и где они все? Так что думайте скорее.

Внезапно со скрежетом отворилась дверь нашей темницы. В глаза ударил свет.

На вошедших были длинные тулупы, подпоясанные разноцветными поясами и широкими кушаками цветов от бордово-красных до лимонных. Нам связали руки за спиной и вывели на двор. Вечернее солнце совсем уже почти село, но и без всякого солнца нам приходилось поминутно щуриться. Я разглядывал своих спутников. Май-Маевский, страдавший одышкой, представлял собой тяжёлое зрелище. Китель висел какими-то жалкими клоками, плечи упали, живот сдулся, кальсоны тоже. Лучше всех смотрелся Александр Васильевич. Глаза его горели, самообладания он не терял. Не будь его руки связаны, он, вне всякого сомнения, набросился бы на наших мучителей.

— Давайте прощаться. Боюсь, потом не успеем, — чётко выговаривая каждое слово, произнёс Верховный. — Только без театральных эффектов.

Видимо, разум несчастного Май-Маевского помутился. Он повернул ко мне дикий взгляд и произнес.

— Отговорила роща золотая… Грязные собачьи самки! …

Мы стояли в оцепенении. Слёзы невольно покатились из моих глаз. Я вспомнил Попова. Ах, зачем мы только ввязались в эту авантюру!

— Похоже, нас поведут на шаманскую церемонию, — сказал адмирал.

Люди в остроконечных шапках и бараньих тулупах молчали. Цветные кушаки их развевались на ветру, сплющенные гнусные лица не изображали никакого чувства. Ни злорадства, ни ярости — ничего! Я невольно сглотнул и отвернулся.

Вдруг на приличном расстоянии мы увидели прохаживающегося в тени медленным шагом Чингисхана. Главный террорист стоял в полумраке за деревьями и улыбался, глядя в нашу сторону с видом победителя.

«Вот он, предатель — мелькнуло в моей голове, — Напоивший меня сонным напитком и бросивший в тюрьму». К сожалению, прозрение наступает слишком поздно.

— Ехидна! — крикнул Май-Маевский китайцу. — Женщина недостойного поведения! Содомит!

Май-Маевский так и сыпал разного рода ругательствами. Он впал в странное исступление. Пенсне повисло на цепочке, упав с носа. Неумолимо приближалась развязка.

Потом Колчак и Май-Маевский запели «Врагу не сдаётся наш гордый „Варяг“», а я заплакал. Но не от слабости, а единственно от того, что последняя в моей жизни песня была замечательная. Слёз я не стеснялся. «Скорее бы уже это закончилось», — думал я.

Дикари, одетые кто во что горазд: кто в длинный халат, кто в шубу и шапку, кто в короткую рубаху, отошли в разные стороны.

Но не успели они сделать и пяти шагов, как вдруг поляна наполнилась людьми, криками. Китайцы забегали, будто ошпаренные кипятком тараканы, бросились от нас врассыпную, но никто не проронил ни звука.

Что это, что это было? Произошедшее слишком захватило, а ум отказывался воспринимать увиденное.

Тут на поляну с громким лаем выкатился пес. Это был поповский Цербер! Цербер бросился к нам, взвизгнул и с громким лаем стал кидаться мне на грудь! И тогда мы увидели, как из зарослей на поляну вышли люди в форме красноармейцев с винтовками. Наши мучители, разумеется, в ту же секунду оказались связанными. Чингисхан же, как кошка, проскочил через оцепление, в мгновение ока оказался в седле, лошадь его проскакала через ряды опешивших от неожиданности людей, и он выскочил на ту самую дорогу, по которой мы шли с Поповым в первый наш день пребывания в этих местах.