Амброз Бирс - Словарь Сатаны (сборник)

Конечно, это был плохой поступок. Впоследствии я часто о нем сожалел, и если б все могло повториться, то сто раз подумал бы, прежде чем его совершить. Но тогда я был молод, обожал шутки и розыгрыши, которых с тех пор опасаюсь. И все же, когда я вспоминаю людей, извращавших и унижавших дух нашей святой религии, не могу не чувствовать некоторое удовлетворение при мысли, что хоть ненадолго заставил их выглядеть смешными. И потому прошу читателя, помня о том немногом, чего мне удалось добиться, проявить снисхождение к моему проступку. Вот эта история.

Несколько лет тому назад город Хардинг в Иллинойсе переживал так называемое «религиозное возрождение». Более точно и менее богохульно было бы назвать его «возрождением разгула», потому что это поветрие возникло (и оттуда стало распространяться) в секте, которую я назову «разгульной»; она-то и привлекла всеобщее повышенное внимание. Среди тех, кто подпал под ее влияние, был мой друг Томас Добшо. Том был не таким уж отъявленным грешником, но новые идеи он принял всей душой. На одном из собраний он публично исповедался в грехах, многих из которых не совершал и даже не мог совершить; дойдя до преступлений против закона, он остановился, однако намекнул, что может рассказать больше, если его прижмут. Том жаждал вступить в эту нелепую секту в самый вечер своего обращения. Он хотел вступить еще в две или три секты. Его рвение было так велико, что кое-кто из братии намекнул, чтобы я увел его домой: мы жили в соседних номерах в отеле «Элефант».

Случилось так, что пыл Тома сработал против него: вместо того, чтобы захомутать новичка без долгих разговоров, как у них было принято, братья припомнили его жуткую исповедь и дали Тому испытательный срок. Но после нескольких недель, во время которых он вел себя как обычный псих, было принято решение окрестить его вместе с десятком таких же трудных претендентов. Я счел своим долгом помешать этой святотатственной церемонии, хотя теперь думаю, что ошибся в выборе метода. Крещение назначили на воскресенье, а в субботу я отправился к главе секты преподобному мистеру Суину и попросил выслушать меня.

— Я пришел к вам, — заговорил я с притворным смущением, — с деликатной и необычной просьбой, касающейся брата Добшо. Как мне известно, завтра вы собираетесь его окрестить, и это, верю, станет для него началом новой, лучшей жизни. Но я не знаю, известно ли вам, что его семья разделяет учение «прыгунов» и сам Том тоже испытал влияние мерзкой ереси этой секты. Вот так. Поэтому он как бы находится, если употребить светскую метафору, «на черте», разделяющей тяжкое грехопадение и чистую веру вашей церкви. Будет прискорбно, если он не удержится и ступит на ложную территорию. И хотя я признаю со стыдом, что мне еще не открылась истина, надеюсь, я не настолько слеп, чтобы не видеть, где она лежит.

— Беда, которую вы предчувствуете, — сказал «преподобный» мужлан после многозначительного молчания, — может действительно серьезно повлиять на нашего друга и подвергнуть опасности его душу. Думаю, брату Добшо надо дать время.

— Мне кажется, сэр, — задумчиво произнес я, — если взяться за дело с умом, бояться нечего. Душой он с вами — могу я сказать: с нами? — во всем, кроме одного. Том мечтает о крещении с погружением в воду! Он много грешил и по неразумию своему опасается, что более простой обряд вашей церкви не смоет с него всего греха. Вы не поверите, его сомнения так велики, что принимают материалистичный характер: ему хочется даже предварительно помыться с мылом! А что, если бы вы не просто обрызгали моего друга, а вылили ему на голову целый таз воды — но нет, в вашем назидательном взгляде я вижу, что такая процедура невозможна. Боюсь, придется оставить все как есть и надеяться, что в дальнейшем нам удастся общими усилиями предотвратить возможное вероотступничество.

Преподобный встал, походил по комнате, а потом предложил следующее: он встретится с братом Добшо и постарается избавить его от заблуждений. Я не согласился, сказав, что это не лучший вариант. Спор только усилит его предубеждения. Мы договорились, что эта тема не будет подниматься. В противном случае мне бы не поздоровилось.

Теперь, когда я вспоминаю свое коварство во время беседы, лживость заявлений и безнравственность мотивов, мне стыдно продолжать рассказ. Если б так называемый «преподобный» не был отъявленным прохвостом, надеюсь, мне никогда не пришло бы в голову прибегать к столь святотатственному обману и поступать так бесчестно.

Утро памятного воскресенья было солнечным и лучезарным. Около девяти часов потрескавшийся старый колокол перед молельным домом зазвонил, призывая паству на службу, и почти все население Хардинга поспешило на это представление. Том нервничал перед предстоящим испытанием. За час до нужного времени он надел свой лучший костюм и бесцельно, как слабоумный, ходил по комнате, держа шляпу в руках, и постоянно поглядывал на часы. Я должен был сопровождать друга в церковь и тоже слонялся по комнате, нервно совершая какие-то необычные действия, — короче говоря, поддерживал в Томе лихорадочное волнение разными изощренными способами. Приблизительно за полчаса до службы я вдруг истошно закричал:

— Том, послушай, извини, но у тебя ужасно лежат волосы! Позволь, я тебя немного причешу.

Схватив Тома за плечи, я усадил его на стул лицом к стене, взял расческу и щетку, встал за ним и приступил к работе. Он дрожал, как ребенок, и не понимал, что я делаю, будто у него совсем вышибли мозги. Надо сказать, голова Тома представляла любопытное зрелище. Его необыкновенно густые волосы были жесткими как проволока. Коротко подстриженные, они торчали на голове как иглы дикобраза. Том любил жаловаться, что ничего не может с ними поделать. Я-то знал, что делаю, хотя мне стыдно об этом вспоминать. Я знал: если он посмотрит в зеркало, то все поймет, поэтому небрежно вытащил часы, открыл крышку, вздрогнул и закричал:

— О боже! Томас… разрази меня гром, мы опаздываем. Твои часы неверные. Взгляни на мои! Хватай шляпу, старина, и пойдем. Нельзя терять ни минуты!

Водрузив шляпу на голову Тома, я выволок его из дома почти силой. Через пять минут мы были в молельном доме, где нам предстояло потратить без толку кучу времени.

Говорят, служба в этот день проходила особенно интересно и впечатляюще, но я, слишком поглощенный собственными мыслями, совсем в нее не вникал. Возможно, священники слегка изменили обычный, богохульный во всех отношениях спектакль, но я этого не заметил. Внимательно следить за действием я стал с того момента, когда ряд «новообращенных» пал ниц перед «алтарем»; Том был левым в ряду. К нему подошел преподобный мистер Суин, задумчиво опустил пальцы в небольшую глиняную чашу с водой, будто ополаскивал их после обеда. Я испытал большое волнение и ничего толком не видел из-за слез. Лицо мое почти полностью закрывал платок. Окружающие видели как бы конвульсивные рыдания, и мне становится стыдно при мысли, как много наивных людей поверило своим глазам и ошибочно последовало моему примеру.