Амброз Бирс - Словарь Сатаны (сборник)

С торжественными словами, смысл которых я не вполне уловил, но звучали они как площадная ругань, преподобный встал перед Томасом, бросил на меня понимающий взгляд и затем с невинным выражением лица, воспоминание о котором по сей день вызывает у меня угрызения совести, вылил, как бы случайно, все содержимое чаши на голову моего несчастного друга, которую я щедро посыпал Зейдлицким порошком [98] В Зейдлицкий порошок входит сода, при соединении с водой выделяет много пены. !

Должен признаться, эффект был потрясающий — это могут подтвердить все, кто там был. Порошок в волосах Тома забурлил, зашипел, запенился, как на дрожжах, он вел себя, словно слюна бешеной собаки! Булькал и свистел, судорожно подергиваясь и рассыпаясь. Через мгновение он уже лежал на голове Тома снежным комом, вздымаясь, пульсируя, переливаясь через край и брызгая пеной, которая разлеталась воздушными хлопьями, будто перья подбитого лебедя! Пена текла по лицу Тома и попадала в глаза. Это было самое греховное мытье головы за год!

Не могу передать, какая тут поднялась суматоха, да если б и мог, не стал бы. Что касается Тома, он вскочил на ноги и, шатаясь и ощупью пробираясь меж скамеек, выбрался из дома, отчаянно ругаясь и тяжело дыша, словно выброшенная на берег рыба. Остальные кандидаты тоже встали, отряхивая головы и как бы говоря: «Нет уж, не надо», — и дружно вышли следом. Среди гробового молчания преподобный поднялся на кафедру с пустой глиняной чашей и начал говорить.

— Братья и сестры, — произнес он спокойным, нарочито размеренным голосом. — Я проповедую свою веру много лет — больше, чем пальцев на руках и ногах, — и за все это время ни разу не знал вероломства, гнева или злобы. Что до Генри Барбера, который сыграл со мной эту шутку, я осуждаю его, иначе осудят меня. На, получай и больше не греши. — С этими словами он метнул глиняную чашу так метко, что она попала мне в голову. Должен признаться, наказание было заслуженным и пошло мне на пользу.

— Вам, англичанам, хорошо разъезжать верхом в поисках нового рудника, чтобы вложить туда лишние деньжата, — сказал полковник Джекхай, ставя пустой стакан на стойку и вытирая губы рукавом пиджака, — но если дело дойдет до скачек, моя малышка обойдет всех — закусит удила и даст ходу, да так легко, словно совершает утреннюю пробежку; все тогда стараются не спускать с нее глаз: как бы она не причинила себе вреда — вот она какова! И никогда никаких индейских штучек для быстроты, она просто любитель, вот так!

— Ну что ж, отлично, — сказал англичанин с невозмутимой улыбкой. — Это легко проверить. Мой конь в приличной форме, и если ваша лошадь в городе, можно завтра же устроить соревнование. Ставлю на кон любую сумму — хоть сто долларов.

— Такая цифра подойдет, — согласился полковник. — Так и запишем, бармен. Но это все равно что обирать младенцев, — прибавил он с оттенком сожаления, собираясь уходить. — Пари беспроигрышное. Если б моя малышка знала о нашем пари, то сломала бы себе ногу, чтоб выравнять шансы.

Итак, договорились, что скачки начнутся в три часа следующего дня на месе [100] Меса — холм с плоской вершиной; таких холмов много на юго-западе США. , неподалеку от города. Как только это стало известно, все население Лефт-Бауэра и его окрестностей побросало работу и разошлось по разным барам, чтобы обсудить новость. Общим фаворитом был англичанин: полковник не пользовался популярностью, да и малышку его никто не видел. Но местный патриотизм уравнял шансы.

Границы импровизированного ипподрома установили на месе, и в определенный час все были там, кроме полковника. Договорились, что каждый приедет на собственной лошади, и англичанин, непринужденно державшийся в седле, что отличает «специалистов по горному делу», уже восседал на своем великолепном животном, небрежно перекинув ногу через луку мексиканского седла, и попыхивал сигарой со спокойной уверенностью в исходе состязания. Он не сомневался, что все тайно ему симпатизируют, даже те, которые сочли своим долгом ставить на полковника. Судья, держа в руке часы, уже проявлял нетерпение, когда в полумиле от места встречи показался полковник, направлявшийся к толпе. Всем не терпелось разглядеть его лошадь, и зрелище стоило того: такое животное не так просто увидеть — даже в Лефт-Бауэре!

Вам, конечно, встречались среди лошадей «сущие скелеты», но эта кобыла была не просто «скелетом»; похоже, у нее отсутствовали кое-какие кости, без которых нельзя обойтись. Полковник звал ее малышкой! Росту в ней было не меньше восемнадцати ладоней [101] Ладонь — мера измерения. Около 140 см. , а по пропорциям она не попадала ни под какие стандарты. Зад у нее был такой впалый, что казалось, его изогнули специально. Хвост и грива отсутствовали вовсе, а длинная шея торчала, как палка, на которую насадили голову без ушей. Во взгляде кобылы горело безумие, а лицевые мускулы, периодически сокращаясь, оттягивали уголки пасти, отчего нижняя губа сминалась и лошадь как бы гнусно улыбалась каждые две-три секунды. Она была светло-бурой масти с большими неровными белыми пятнами, словно в нее швыряли мешки с мукой. Кривизна ног не поддавалась сравнению, а шла она, как слепой верблюд по глубоким канавам. В целом она выглядела как черновой вариант первой попытки Природы создать вьючное животное.

Когда эта карикатура на лошадь доковыляла до стартового столба, толпа загудела; симпатии болельщиков изменились в мгновение ока. Все хотели поставить на нее, даже англичанин только из чувства собственного достоинства удержался, чтобы не последовать за остальными. Однако время шло, и судья настаивал на начале состязания. Всадники одновременно тронулись с места, но англичанин, видя, как медленно плетется кобыла, осадил своего жеребца и пропустил уродливое создание вперед, словно хотел полюбоваться ее видом сзади. Это определило его судьбу. Круговая трасса имела длину две мили и ширину двадцать футов, ее границы были обозначены бороздами. Первые полмили лошади прошли спокойным шагом, не прибавили они скорости и дальше; когда позади остались три четверти трассы, англичанин решил, что пора прибавить ходу и перейти на галоп.

Но ничего не вышло. Как только он приблизился к Летящему экспрессу, толпа стала кричать, привлекая внимание кобылы, та повернула морду назад и «улыбнулась» своей неповторимой улыбкой. Рвущийся вперед жеребец вдруг замер на месте как вкопанный. Хозяин хлестал его, побуждая обогнать бесхвостую каргу, но без всякого результата.

Тут англичанин всерьез забеспокоился; он мужественно орудовал поводьями, плеткой; кричал, чтобы заставить коня вырваться вперед, тщетно пытался обойти кобылу то с одной, то с другой стороны, а вокруг веселилась и от души хохотала толпа. Побуждаемое недругом, почти упиравшимся в ее впалый зад, неправдоподобное четвероногое животное посылало «улыбки» направо и налево с такой своевременной аккуратностью, что соперника «вырубало» как раз в тот момент, когда он был близок к успеху. И наконец, когда неимоверными усилиями англичанину удалось незадолго до финиша немного протиснуться вперед, этот ночной кошмар в образе лошади повернулся и встал морда к морде перед жеребцом, устремив на того зловещий взгляд и скорчив такую гнусную гримасу, что бедный породистый жеребец, издав почти человеческий вопль ужаса, повернул на 180 градусов и со скоростью ветра помчался назад, принеся полковнику чистую победу за двадцать минут и десять секунд.