Йон Линдквист - Икс. Место последнее [litres]

Кто такой Чиво, все свидетели знали, хотя и утверждали, что подробности его деятельности им неизвестны. То, что такой человек идет со стремянкой в темное время суток, само по себе настораживает и побуждает если не к действию, то как минимум к наблюдению за происходящим. Свидетели замедлили шаг, чтобы украдкой проследить за действиями Чиво. Сам Чиво, казалось, не подозревал, что за ним наблюдают, и свидетель, находившийся ближе других, отметил, что Чиво выглядел «совершенно растерянным».

Он подошел к краю фонтана, поставил стремянку. Неуверенно, на трясущихся ногах начал подъем по ступенькам. К этому моменту свидетели остановились, чтобы лучше видеть дальнейшее развитие событий. Никто из них даже не догадывался, что собирается сделать Чиво.

До момента, когда Чиво забрался на самый верх стремянки, показания свидетелей идентичны, затем они несколько расходятся. Один утверждал, что Чиво всплеснул руками, другой – что прошептал: «Ayúdame» [42] «Помоги мне» ( исп .). . Это не так важно, поскольку все были полностью согласны в том, что произошло после.

Поддерживая равновесие, Чиво отклонился назад, насколько позволяла стремянка, после чего кинулся вперед. Ноги только успели оторваться от алюминиевой площадки, как острый рог единорога пронзил грудь и вышел на спине сразу под левой лопаткой, и Чиво повис в паре метров над дном фонтана.

Возможно, Чиво целился себе в сердце, чтобы умереть как можно быстрее и с достоинством. Вышло не совсем так. Рог прошел правее сердца, застрял между ребрами, сломав их, и пробил левое легкое.

До этого момента операция проходила в полной тишине. А теперь Чиво словно очнулся от мнимого паралича. Руки и ноги задвигались, из горла вырывались тихие хлюпающие крики, хлестала кровь, которая стекала в фонтан. Чиво уперся ногами в макушку единорога и попытался слезть с рога, но безрезультатно. Он сдвинулся на несколько сантиметров, после чего силы покинули его и он с протяжным вздохом сполз обратно к статуе.

Только сейчас свидетели стали изо всех сил искать глазами друг друга в темноте. Может, нам?.. Надо ли?.. Никто из них не двигался, и, пока Чиво трепыхался все слабее, очевидцы достали телефоны. Двое набрали 112, третий снимал происходящее на камеру. Спустя несколько минут все закончилось. Хоть Чиво и промахнулся мимо сердца, он повредил достаточно артерий вокруг него, чтобы достичь желаемого. Чиво был мертв и теперь мог занять свое место в местной мифологии.

«Ты придумываешь кого-то живого и притворяешься им. Ты – собранные воедино куски. Тебя сотворили. Мозг размышляет. Придумывает. Издает звуки. Иногда слова. Говорит что-то. Лежит во мраке и говорит. Это ничего не значит. Значит только мрак. Ты – ничто. Есть только мрак».

Линус не знал, как долго продолжалось обучение. Время утратило линейность и превратилось в капли, они падали на поверхность и расползались в разные стороны. Цепляться можно было только за небо, которое посветлело над полем Йервафельтет, где он и Барак Обама, снова в маске, стояли друг напротив друга, а информация струилась Линусу в голову.

Он пребывал в блаженном состоянии , поскольку пытки сделали его восприимчивым к правде о человеческой жизни. Пока он висел на крюке, у него была возможность посмотреть на себя со стороны и увидеть, что он из себя представляет. Кусок мяса, способный испытывать боль. Больше ничего. Вскоре мозг закрасит это физическое осознание яркими красками, ведь задача мозга – производить смысл там, где его нет. Но сейчас время для обучения. Так ему объяснили.

Линус поднял глаза на предрассветное небо и разглядел едва заметную пелену, скрывающую за собой бесконечный мрак. Таким же образом мозг рождает иллюзии, и мы забываем о своей никчемности. Чувство собственного достоинства, целеустремленность, ностальгия – лишь призраки, подобно облакам на небе, лишенные сущности, мозг создает их, чтобы мы продолжали жить.

Барак Обама пристально посмотрел на Линуса и подошел ближе. Вокруг глаз виднелся край маски и более светлая кожа под ней.

– Ты видишь, – сказал Обама. – Теперь ты видишь.

Линус кивнул:

– Да, вижу.

Обама схватился за кожу у себя над ключицами, стиснул кулаки и потянул вверх. Пласт темной кожи с липким звуком отделился от груди и шеи. Клей отпустил, лицо сморщилось, и последним рывком он стянул маску через голову и бросил на траву.

При других обстоятельствах Линус заорал бы, увидев его настоящее лицо, но сейчас такой вариант даже не рассматривался, поскольку его охватила вещественность существования . То, что Линус видел перед собой, в каком-то более глубоком смысле было лишь еще одной маской, еще одной разукрашенной фоновой стеной перед мраком.

Это было даже не лицо, а скорее плохо зажившая рана, из которой смотрели бездонные глаза. Множество больших и маленьких шрамов, которые никогда не зашивали, ожоги, которые не лечили, выцветшая, отслаивающаяся кожа, вмятины над сломанными костями. Одна травма возвышалась над другими, словно крест на Голгофе. Два шрама шириной в сантиметр, вероятно оставшихся от порезов, шли от кончиков бровей к уголкам рта и делили лицо на четыре треугольника. Две перпендикулярные линии пересекались под раздробленным носом. На лице, открывшемся Линусу, была вырезана то ли буква, то ли символ – «Х». Ему на плечи легли руки, и голос сказал:

– Войди во мрак.

До этого момента Линус думал, что осмыслил обучение. Слова и присутствие Икса заставляли Линуса погружаться к максимально глубокому пониманию иллюзорности жизни и личности. Но она была именно возможной . Ведь сам коварный мозг занимался уничтожением собственного значения.

Теперь произошло что-то другое.

То, что секунду назад было интеллектуальным осознанием, превратилось в физическую уверенность. Мировую кулису сорвали, и Линуса окутал мрак, в котором он на самом деле все время и находился. Мрак был бескрайним и теплым. Линус вытянул руки, и пальцы коснулись чего-то приятного и вязкого, почти живого, похожего на зачатки чьих-то внутренностей.

Бог. Я внутри Бога.

У него подкосились ноги, и он упал в раскрытые объятия.

Открыв глаза, Линус обнаружил, что лежит на коленях у Икса. Над ним склонилось изуродованное лицо, но Линуса это не волновало. Испытывать отвращение к нему было бы так же абсурдно, как ненавидеть собственную ладонь.

По обе стороны от Икса стояли Алекс и Сергей. Они не отрываясь смотрели на Линуса, их взгляд был совершенно безоценочным. В каком-то смысле Линус находился на поле Йервафельтет, а в другом – все еще во мраке. В нем не было содержимого, не было сущности. Если бы ему приказали станцевать, он бы станцевал, если бы приказали покончить с собой, сделал бы и это. Все равно это не имело значения.