Гастон Леру - Призрак Оперы [litres]

Надо было видеть, с каким содроганием он описывал свое пробуждение в тревожном сумраке спальни Луи-Филиппа после драмы с водой… Вот конец этой ужасной истории, он поведал его мне, дабы дополнить свой записанный рассказ, который тоже любезно согласился вручить мне.

Открыв глаза, дарога увидел, что лежит в кровати… Господин де Шаньи лежал на канапе возле зеркального шкафа. Ангел и демон ухаживали за ними… После иллюзий и миражей комнаты пыток детали буржуазного быта этой мирной маленькой комнатки казались опять-таки придуманными нарочно, дабы сбить с толку смертного, достаточно безрассудного, чтобы отважиться блуждать в дебрях живого кошмара. Эта кровать-лодочка, эти навощенные стулья красного дерева, комод с его медными украшениями, вязанные крючком кружевные квадратики, заботливо уложенные на спинках кресел, каминные часы и по обе стороны камина – шкатулочки, на вид такие безобидные… Наконец, этажерка с ракушками, красной подушечкой для иголок, перламутровыми корабликами и огромным страусиным яйцом. И все это освещалось лампой с абажуром, стоявшей на тумбочке и лившей приглушенный свет. Обстановка, на которой лежала печать трогательной домашней невзрачности, такая мирная, неожиданно благопристойная «в недрах подвалов Оперы», приводила в замешательство больше, нежели все минувшие фантасмагории.

И тень человека в маске в этом старомодном, чистеньком, аккуратном обрамлении казалась еще более странной. Склонившись к уху Перса, человек этот тихо сказал:

– Тебе лучше, дарога?.. Ты смотришь на мою мебель?.. Это все, что мне осталось от моей бедной, несчастной матери…

Он еще что-то говорил, но что именно, Перс уже не помнил; однако ему определенно запомнилось – и показалось довольно странным, – что во время пребывания в допотопной спальне Луи-Филиппа говорил один Эрик. Кристина Дое не произносила ни слова, она бесшумно передвигалась, словно сестра милосердия, давшая обет молчания… Приносила в чашке какое-нибудь укрепляющее снадобье или горячий чай… Человек в маске брал из ее рук чашку и протягивал Персу.

Что же касается господина де Шаньи, то он спал.

Наливая в чашку дароги немного рома, Эрик сказал, показывая ему на распростертого виконта:

– Он пришел в себя намного раньше, чем мы смогли понять, вернетесь ли вы когда-нибудь к жизни, дарога. С ним все в порядке. Он спит. Не надо его будить…

Эрик ненадолго вышел из комнаты, и Перс, приподнявшись на локте, огляделся вокруг. В углу у камина он заметил белый силуэт Кристины Дое. И обратился к ней, позвал ее, но был еще слишком слаб и опять упал на подушку…

Кристина подошла к нему, положила руку ему на лоб, затем отошла… И Перс вспомнил, что, уходя, она даже не взглянула на господина де Шаньи, который, правда, преспокойно спал рядом, и вернулась к своему креслу у камина, молчаливая, словно сестра милосердия, давшая обет молчания…

Появился Эрик с маленькими пузырьками, которые он поставил на камин. И снова тихонько, чтобы не разбудить господина де Шаньи, сказал Персу, присев у его изголовья и пощупав у него пульс:

– Теперь вы оба спасены. И скоро я отправлю вас на поверхность земли, чтобы доставить удовольствие моей жене. – Затем встал и, так ничего и не объяснив, снова исчез.

Перс разглядывал спокойный профиль Кристины Дое под лампой. Она читала крохотную книжицу с золотым обрезом – такие бывают у религиозных книг. «Имитасьон» выпускает подобные издания. В ушах у Перса все еще звучал естественный тон, каким Эрик сказал ему: «Чтобы доставить удовольствие моей жене…»

Дарога опять потихоньку позвал Кристину, но она, видно, так углубилась в чтение, что не услышала…

Вернулся Эрик… Дав выпить дароге микстуру, он посоветовал ему ни слова больше не говорить «его жене» и никому другому, потому что это может быть очень опасно для всеобщего здоровья.

Начиная с этого момента Перс отчетливо помнит, как черная тень Эрика и белый силуэт Кристины скользили, по-прежнему молча, по комнате, склоняясь иногда над господином де Шаньи. Перс был еще очень слаб, и от малейшего шума – если дверца зеркального шкафа, например, открывалась со скрипом – у него начинала болеть голова… Потом и он заснул, вроде господина де Шаньи.

Проснулся он уже у себя дома, где за ним ухаживал верный Дарий, он-то и рассказал ему, что прошлой ночью его нашли у двери собственной квартиры, куда он был доставлен неким неизвестным, который не преминул позвонить, прежде чем уйти.

Как только дарога пришел в себя и обрел силы, он тотчас послал справиться о виконте в дом графа Филиппа.

Ему ответили, что молодой человек не появлялся, а граф Филипп умер. Его труп нашли на берегу озера Оперы со стороны улицы Скриба. Перс вспомнил заупокойную мессу, на которой присутствовал за стеной зеркальной комнаты, у него не оставалось больше сомнений ни относительно преступления, ни относительно преступника. Зная Эрика, он, увы, без труда восстановил всю драму. Решив, что его брат похитил Кристину Дое, Филипп поспешил вслед за ним по той самой дороге на Брюссель, где, как он знал, все было приготовлено для такого случая. Не встретив там молодых людей, он вернулся в Оперу, вспомнив странные откровения Рауля относительно его фантастического соперника, и узнал, что виконт испробовал все, чтобы проникнуть в подвалы театра, а потом исчез, оставив свой цилиндр в гримерной дивы рядом с коробкой от пистолетов. И граф, не сомневаясь более в безумии брата, ринулся, в свою очередь, в этот дьявольский подземный лабиринт. По мнению Перса, этого оказалось довольно, чтобы труп графа был найден на берегу озера, где неусыпную стражу несла песнь сирены, сирены Эрика, этой привратницы озера мертвых.

Перс не колебался. Напуганный этим новым преступным деянием и не желая оставаться в неведении относительно окончательной судьбы виконта и Кристины Дое, он решил все рассказать правосудию.

Расследование дела было поручено господину Фору, к нему-то он и направился. Можно догадаться, как скептически настроенный, довольно заурядный и поверхностный ум (я говорю то, что думаю), не подготовленный к подобному откровению, воспринял показания дароги. Его попросту сочли безумцем.

Потеряв надежду, что к его словам кто-то прислушается, Перс начал тогда писать. Если правосудие отказывается принять его свидетельство, возможно, им заинтересуется пресса; и вот однажды вечером, когда он написал последнюю строчку своего рассказа, который я в точности привел здесь, его слуга Дарий сообщил, что пришел неизвестный, лица которого нельзя разглядеть, имени своего он не назвал, но заявил, что не уйдет, пока не поговорит с дарогой.

Сразу распознав личность странного посетителя, Перс велел тут же впустить его.