Гастон Леру - Призрак Оперы [litres]

Дарога не ошибся.

То был Призрак! То был Эрик!

Выглядел он очень ослабевшим и держался за стенки, словно боялся упасть… Когда же он снял шляпу, стал виден его восковой бледности лоб. Остальную часть лица скрывала маска.

Перс встал перед ним.

– Убийца графа Филиппа, что ты сделал с его братом и Кристиной Дое?

Сраженный таким приемом, Эрик пошатнулся и какое-то время хранил молчание, затем, дотащившись до кресла, с глубоким вздохом опустился в него. И тогда только, едва дыша, короткими фразами, отрывочными словами поведал следующее:

– Дарога, не говори мне о графе Филиппе. Он уже… умер… когда я вышел из дому… Он был уже… мертв… когда… сирена запела… Это несчастный случай… печальный… прискорбно печальный… несчастный случай… Он просто-напросто самым естественным образом упал в озеро!..

– Лжешь! – воскликнул Перс.

Тогда Эрик, склонив голову, сказал:

– Я пришел сюда не для того, чтобы говорить с тобой о графе Филиппе, но чтобы сказать тебе, что я умираю…

– Где Рауль де Шаньи и Кристина Дое?..

– Я умираю…

– Рауль де Шаньи и Кристина Дое?

– …от любви… дарога… я умираю от любви… ничего не поделаешь… я так ее любил!.. И сейчас все еще люблю, дарога, раз умираю из-за этого, поверь мне. Если бы ты знал, как она была красива, когда, поклявшись вечным своим спасением, позволила мне поцеловать ее живую!.. В первый раз, дарога, слышишь, в первый раз я целовал женщину… Да, живую, я целовал ее живую, а она была прекрасна, словно мертвая!..

Перс встал и осмелился прикоснуться к Эрику. Он потряс его за руку.

– Скажешь ли ты мне наконец, живая она или мертвая?..

– Зачем ты меня трясешь? – с усилием отвечал Эрик. – Говорю тебе, что я умираю… да, я поцеловал ее живую…

– А теперь она умерла?

– Говорю же тебе, я поцеловал ее вот так, в лоб, и она не отстранилась от моих губ!.. Ах, это поистине честная девушка! А умерла она или нет, я не думаю, хотя меня это уже не касается… Нет! Нет! Она не умерла! И не дай бог, если я узнаю, что кто-нибудь тронул хоть волос на ее голове! Это славная и честная девушка, которая, кроме всего прочего, спасла тебе жизнь, дарога, в тот момент, когда я не дал бы и двух су за твою шкуру Перса. Ведь никому до тебя не было дела. Почему ты оказался там с этим молодым человеком? Ты должен был умереть, и все! Правда, она просила меня за своего молодого человека, но я ответил, что раз она по доброй воле повернула скорпиона, я в силу этого стал ее женихом, а два жениха ей ни к чему, и это вполне справедливо; что же касается тебя, то ты уже был не в счет и, повторяю, должен был умереть вместе с другим женихом!

Но слушай дальше, дарога. Вы оба кричали, как одержимые, – из-за подступавшей воды, и Кристина пришла ко мне и, глядя на меня своими прекрасными голубыми глазами, поклялась вечным своим спасением, что согласна стать моей живой женой! До той минуты, дарога, в глубине ее глаз я всегда видел свою жену мертвой; а тут в первый раз увидел в них свою жену живой. Она была искренна, поклявшись вечным своим спасением. Обещала, что не убьет себя. Договор был заключен. Через полминуты вся вода ушла обратно в озеро, и я надрывался, спасая тебя, дарога, так как, честное слово, думал, что ты не выживешь!.. Ну вот и все! Решение было принято! Я должен был доставить вас на поверхность земли. И когда вы наконец избавили от своего присутствия мою спальню Луи-Филиппа, я вернулся туда один.

– Что ты сделал с виконтом де Шаньи? – спросил Перс.

– Ну ты же понимаешь, дарога… Того-то я не мог так просто сразу же доставить на поверхность… Он был заложником… Однако и в Озерном жилище я тоже держать его не мог – из-за Кристины; и тогда я запер его вполне достойно – да попросту связал (аромат Мазандерана сделал его послушным, как тряпка) в темнице коммунаров, которая расположена в самой безлюдной и отдаленной части подземелья Оперы, ниже пятого подвального этажа, там, куда никто никогда не заглядывает и откуда никому ничего не будет слышно. После этого я спокойно мог вернуться к Кристине Дое. Она ждала меня…

На этом месте своего рассказа Призрак поднялся с такою торжественностью, что Персу, который снова сел было в кресло, пришлось тоже встать, и он, словно повинуясь тому же душевному порыву и чувствуя, что нельзя сидеть в столь ответственный момент, даже снял, хотя и был обрит наголо, свою каракулевую шапочку (об этом сказал мне сам Перс).

– Да! Она ждала меня! – продолжал Эрик, который дрожал, как осиновый лист, но дрожал от переполнявшего его в соответствии с торжественным моментом волнения. – Она ждала меня стоя, живая, как самая настоящая живая невеста, поклявшаяся своим вечным спасением… И когда я подошел, робея, как малый ребенок, она не убежала, нет-нет, она осталась, дождалась меня… И мне даже показалось, дарога, что она… О, не так заметно, слегка, как живая настоящая невеста, подставила свой лоб… И… и… я… поцеловал ее!.. Я!.. Я!.. Я!.. И она не умерла!.. А осталась, как положено, рядом со мной после того, как я поцеловал ее вот так… в лоб… Ах, до чего же это хорошо, дарога, кого-то поцеловать!.. Ты не можешь этого понять!.. Но я! Я!.. Моя мать, дарога, моя бедная несчастная мать ни разу не захотела, чтобы я поцеловал ее… Она всегда убегала, бросая мне мою маску!.. Ни она и никакая другая женщина!.. Ни разу!.. Никогда!.. Ай-ай-ай! И тогда я, а как же иначе, я заплакал от такого счастья. И со слезами упал к ногам Кристины… Ты тоже плачешь, дарога; и она плакала… Ангел плакал…

Рассказывая все это, Эрик рыдал, и Перс действительно не мог сдержать слез, глядя на этого человека в маске, плечи которого сотрясались; прижав руки к груди, он хрипел то от боли, то от умиления.

– О, дарога, я чувствовал, как ее слезы текут по моему лбу, по моему, по моему, по моему! Они были горячие, они были сладостные! Ее слезы попадали под маску и смешивались с моими собственными слезами!.. Они скатывались до самых губ… Ах, ее слезы на моем лице! Послушай, дарога, послушай, что я сделал… Я сорвал свою маску, чтобы не потерять ни единой ее слезинки… И она не убежала!.. И она не умерла! Осталась жива и плакала, надо мной, вместе со мной… Мы плакали вместе!.. Владыка небесный! Ты подарил мне неслыханное счастье!.. – И Эрик с хрипом рухнул в кресло. – Ах, я еще не умираю… не сейчас… Но дай мне поплакать! – сказал он Персу.

Через минуту человек в маске продолжал:

– Слушай, дарога, слушай хорошенько… Пока я лежал у ее ног, я слышал, как она говорила: «Бедный, несчастный Эрик!», и она взяла меня за руку… Надеюсь, ты понимаешь, что после этого я превратился в жалкого пса, готового умереть ради нее, – верно тебе говорю, дарога!

И представь себе, в руке у меня было кольцо, золотое кольцо, которое я ей подарил и которое она потеряла, а я нашел… в общем, обручальное кольцо!.. Я положил кольцо в ее маленькую ручку и сказал: «Вот!.. Возьми это!.. Возьми для себя и для него… Это мой свадебный подарок, подарок бедного, несчастного Эрика… Я знаю, ты его любишь, того молодого человека… Не плачь больше!..» Она спросила меня очень ласково, что я имею в виду; и тогда я дал ей понять, и она сразу поняла, что я всего лишь жалкий пес, готовый умереть ради нее, но она, она может выйти замуж за молодого человека, когда пожелает, потому что она плакала вместе со мной… Ах, дарога, сам подумай… Когда я говорил ей это, мне казалось, будто я режу на куски свое сердце, но ведь она плакала вместе со мной и говорила: «Бедный, несчастный Эрик!..»