Вик Джеймс - Санктуарий

Я всю прошлую ночь провела здесь. После той ужасной сцены с Сарой мне невыносимо было оставаться одной, так что я позволила Бриджит схватить меня в охапку и увезти к себе домой. Я думала, мне там будет легче, но пребывание в доме, где все кричит о том, что тут живет настоящая семья, только разбередило рану от моей потери.

Дверца холодильника покрыта бумажками и записками с эмблемой нашей средней школы. На одном из карнизов пристроен вымпел «Спартанцев». Подоконник заставлен фотографиями, и почему-то мой взгляд безошибочно находит ту, на которой сняты мы вчетвером – ведьма со своей стаей, как мы, бывало, шутили – с нашими детьми на берегу. Я отвожу взгляд.

– Иззи? Из! Завтрак! – орет Бриджит в сторону лестницы.

– Не надо кричать, золото мое.

Это Черил – в деловом костюме с шикарной сумкой от Гуччи, набитой папками. Как она выносит этот дом, полный кошек и беспорядка? Что она вообще нашла в Бриджит? Я не в первый раз задумываюсь, не приложила ли Сара к этому руку. Приворотные зелья – это область колдовства, где полно правил и законов. Применять их дозволено только с обоюдного согласия тех, кто уже состоит отношениях. Мужьям и женам, которые потеряли огонек, но хотят остаться вместе. Однако магией нельзя пользоваться, чтобы добиться чьей-то привязанности или убрать ее.

Не похоже, чтобы Черил нуждалась в поощрении: она хлопает Бриджит по попе и целует в щеку. А потом, уходя, треплет меня по плечу и говорит, что я могу гостить у них, сколько пожелаю. А потом, стряхивая кошачью шерсть с рукава, она скрывается за дверью.

– Иззи!

Раздосадованные вопли Бриджит обрывает появление ее дочери. При виде меня девица отшатывается за дверь кухни. Меня это не должно было бы задевать – и все-таки задевает. Это происходило уже множество раз. На каждого человека, переходящего через улицу, чтобы обнять меня и выразить соболезнования, находится тот, кто отводит глаза, чтобы не встретиться со мной взглядом или задерживается, чтобы наши пути не пересеклись.

Я знаю, что это стеснительность или нежелание ранить меня неудачными словами. Но почему кому-то кажется, что неловкое слово может причинить мне боль после той муки, которую принесла потеря Дэниела? Я хочу, чтобы люди о нем говорили. Превозносили его талант, привлекательную внешность, доброту. Не переставали говорить о нем, словно он просто сидит на втором этаже, или ушел на тренировку – и скоро вернется.

Бриджит успевает поймать Изабель, не дав улизнуть обратно к себе.

– Все нормально, – слышу я ее тихие слова. – Заходи и поболтай. Ей одиноко.

Она меня жалеет. Меня жалеет Бриджит! И я понимаю, что с позиции лидера нашей дружеской компании я скатилась на самый низ.

– Просто действуй, юная леди.

И Бриджит практически заталкивает дочь на кухню.

Побежденная Изабель заползает внутрь, заправляя за ухо прядь вьющихся волос. Трудно поверить, что она всего на год младше Дэниела. Ходили слухи о том, что Беатриз ее шпыняет, и на несколько месяцев между Джулией и Бриджит возникла напряженность, но, видимо, со временем все уладилось. Я всегда гордилась тем, что у меня сын: мальчики намного прямее и честнее. Девочки бывают изворотливыми стервами.

– Доброе утро, Эбигейл, сочувствую вашей потере, – механически бормочет Изабель, словно кто-то нажал на кнопку у нее на спине.

Бриджит ласково усаживает ее за стол и наливает большой стакан апельсинового сока. Дэн такой никогда не пил: там сплошной сахар.

– Поешь что-нибудь, моя хорошая, – уговаривает Бриджит. Выбрав хлопья, она насыпает в миску явно вдвое больше рекомендуемой порции. Из-за шоколадной обсыпки налитое молоко буреет. – Иззи наконец-то начала восстанавливаться после мононуклеоза. Правда, милая?

Девочка вяло отправляет хлопья в рот, и на несколько минут единственными звуками на кухне становится ее влажное чавканье и шебуршание кошек на полу. Я испытываю облегчение, когда она снова уходит наверх, и Бриджит предлагает нам посидеть на веранде. Приятно будет уйти от вонючей кошачьей еды и лотков.

Вот только стоит нам выйти из дома, как я замираю. Сердце у меня начинает колотиться вдвое быстрее обычного, и я вцепляюсь в дверную раму.

– Эби? Все нормально?

Задавая этот глупый вопрос, Бриджит наклоняется ко мне. Конечно, все не нормально. И тут ее осеняет.

– О, Боже, о чем я… Эби, у тебя паническая атака? Давай вернемся.

Это скорее похоже на инфаркт. Голос Бриджит едва слышен за оглушительным грохотом моего сердца.

Но это и не инфаркт. Мои почти позабытые знания о психоанализе подсказывают, что это такое. Это адреналин: реакция на опасность, «сражайся или беги». Только опасность угрожает не мне, а моему мальчику, а я бессильна ему помочь, потому что уже слишком поздно.

Именно здесь Дэниел умер в первый раз.

И именно здесь я сидела всего несколько недель назад, в те последние секунды, когда я была счастлива, пока мы ужинали и пили вино – а наши дети пытались спастись из горящего здания. Только мой сын уже был мертв.

Бриджит пытается уговорить меня уйти в дом. А я вместо этого отцепляюсь от дверной рамы и выхожу на улицу. Садовые кресла и стол по-прежнему на тех же местах. Только теперь они расставлены на настиле.

Я смотрю вверх – туда, откуда он упал – и вижу коровье лицо Изабель, которая смотрит на меня из окна, не понимая, из-за чего так суетится ее мама. Бриджит нетерпеливо ей машет, и она отходит от окна и задергивает занавески.

– Эби? Если не хочешь заходить в дом, то пройди и сядь.

Я позволяю Бриджит отвести меня к креслу. У меня кружится голова, словно я одновременно оказалась в двух местах – или в двух временах. Тогда и сейчас.

Если самое страшное в жизни – это потерять ребенка, то чем же я заслужила то, что потеряла своего дважды?

– Ты помнишь тот вечер? – спрашиваю я у нее. – Помнишь, что случилось?

Дэниел упал без единого звука.

Детишки возились, играли. Им уже пора было в постель, и мы наивно думали, что они все спят. Старшие братья Беатриз остались дома: они перешли в последний класс и считали наше племя двенадцатилеток «малышами». Так что наверху были только Дэниел и девочки, а мы, мамы, сидели внизу. Майкл и Пьер тоже были здесь, а вот Альберто уехал в город.

Дэн упал на землю прямо здесь. В считанных шагах от нас.

И я ничего не могу с собой поделать: я нагибаюсь и касаюсь этого места. Я прижимаю ладонь к гладкому настилу, представляя себе, что крошечная капелька крови моего сына просочилась сквозь прежнюю отмостку и впиталась в землю. Что она по-прежнему здесь, в почве, теплая. Живая.