Александр Руж - Зов Полярной звезды [litres]

Адель же выказала себя такой хорошей спортсменкой, что за ней не угнался даже длинноногий Чубатюк.

– Потешно! – засмеялась она, опередив его и Вадима, когда они тренировки ради пробежали километра два вокруг станции. – Это у меня наследственное, от папы. Его по линии спортобщества «Маяк» в Гельсингфорс на лыжные гонки отправляли, первый приз завоевал…

Что до лопаря Хойко, то он пользовался лыжами разного рамера: на длинной скользил, а короткой отталкивался. Палки ему хватало всего одной, да и к ней он прибегал редко – лишь когда терял равновесие на лесных ухабах.

Выждали еще день, чтобы улегся снегопад. Тронулись с утра, едва развиднелось. Шли колонной в две шеренги – это придумал Барченко, путешественник со стажем.

– Понеже шлях нами не хоженный, всяко может приключиться. Сверзится один из пары в рытвину, а другой ему тот же час десницу подаст.

Единолично шел только проводник Хойко. Между ним и первой парой – Аристидисом и Барченко – соблюдалась дистанция в полтора-два метра, на чем настоял сам лопарь во избежание несчастных случаев. Такое же расстояние установлено было и между следующими двойками.

Вадим и Адель, рука об руку, замыкали колонну, прикрывали, можно сказать, отряд с тыла. Когда Барченко поставил их в хвост, Вадим набычился, но шеф втолковал, что позиция требует ответственности: сзади проще контролировать ход всей вереницы, помогать уставшим.

В первый день отмахали верст тридцать. Нацеливались на большее, но, во‑первых, снег оказался чересчур податлив, лыжи грузли в нем под тяжестью ездоков и поклажи, а во‑вторых, вечер в конце октября в полярных широтах наступил уж больно рано – около пяти часов пополудни. Двигаться дальше при свете еле проблескивающих сквозь облака звезд Хойко счел нецелесообразным и объявил привал до утра.

Наскоро притоптали пухлый белый покров на большой поляне и поставили палатки. Поужинали салом с сухарями, запили чаем, который Прохор накипятил из растопленного снега, причем Хойко добавил в заварку листьев и ягод выкопанной из-под сугробов брусники. Несмотря на относительно ранний час, легли спать, чтобы с зарей продолжить переход. Адели как единственной женщине в составе экспедиции выделили отдельную палатку. В другие людей набилось, как селедок в бочку. Вадим, завернувшись в шинель и положив под голову вещмешок, полночи ерзал между Барченко и Чубатюком, никак не мог заставить себя уснуть.

Не покидала уверенность, что эта тундра, заснеженные просторы, стрекот сорок, пугливая побежка оленя – все ему знакомо. Вне сомнения, он ходил по кольским лесам, дышал промерзлым, жадным на кислород воздухом, и простеганный звездами ночной шатер нависал над ним, давил своей тяжестью… Но когда и в связи с чем это было? Как ни надсаживал память, ничего определенного добиться не мог. Прав Александр Васильевич: мозгу насильно мил не будешь. Надо набраться терпения, дождаться следующего гипнотического сеанса.

На другой день погода выдалась безветренная, идти одно удовольствие, тем более что за ночь снег подмерз, лыжи уже не так вязли в нем. Главную трудность представляла тундра, делавшаяся с каждым шагом все гуще. Хойко рубил ее обрезком старой белогвардейской сабли и напоминал конкистадора, пробивающегося сквозь джунгли Амазонии. К сумеркам одолели еще тридцать верст, Барченко в минуты коротких стоянок скрупулезно отмечал маршрут на карте и заносил цифры в записную книжку. По его прикидкам, подтверждаемым словами проводника, к середине следующего дня отряд должен был достичь Ловозера. Хойко брал на себя обязательство свести шефа с нойдами, но за дальнейшее не ручался.

– Сам я с Иоканги, воавсхэсс. В Луявврь редко хожу. У них свои обычаи, у нас свои.

– Давно вы там были? – полюбопытствовал Александр Васильевич, размашисто работая лыжными палками.

– Два года назад, тавьял еткас. Я в Варзуге жил, тресколовом нанимался. В Оленью этим летом переехал.

– Нравится?

– Мирно, нешумно, охота богатая, чофта шигь ляй. … Но Лука бает, что скоро все переменится. Люди с Большой земли придут, станут землю рыть, руду добывать. Может, и возле Оленьей город вырастет. Придется в тундру уходить…

– Чем же вас так перемены стращают? – закряхтел Барченко. – Нельзя вечно жить прошлым. Да. Ферсман говорил, что Кольский полуостров – кладезь цветных и черных металлов. Здесь и железо есть, и никель, и серебро попадается… Радуйтесь! Города вырастут, предприятия откроются – вам же на пользу. Выйдете из своей тундры, приобщитесь к цивилизации, у каждого будет работа, дети в школы пойдут, потом в институты… А ныне что? В нощи плутаете, яко слепцы.

Хойко причмокнул языком, не соглашаясь. Нахохлился, обдумывая возражение, но вдруг заметил что-то впереди, вогнал палку в снег и вскинул руку в упреждающем жесте.

– Стойте, логке тон!

Приказ прозвучал неожиданно, поэтому не все успели затормозить одномоментно. Аристидис, разогнавшись, пропахал остриями палок снежную целину, инерция понесла его еще дальше. Что-то хрустнуло, и греческий индус скрылся из виду – словно чрево земное поглотило его вместе с лыжами.

Это явление ввергло весь отряд в оторопь, а Барченко побелел, как запорошенная тундра. Лишь Макар Чубатюк не поддался общей растерянности – выметнулся из колонны и понесся, точно ураган, рассыпая направо и налево ядреную брань:

– Идрит-ангидрид, мышкин хобот, индюк малосольный, ишак бухарский! Чтоб у тебя кукан по диагонали зигзагом треснул! – Это относилось, по всей видимости, к Хойко. – Куда Арика дел, дрын газированный?

– Назад! – возопил Хойко.

Опоздал. Заскрипело, затрещало, взвился пух под лыжами, и прочный волосяной аркан, вырвавшись из-под наста, захлестнул лодыжку Макара. С натужным скрежетом распрямилась пригнутая и хитро замаскированная береза. Конец аркана был привязан к ее верхушке, и Макара, как былинку, подкинуло к чернеющему вечернему небу. Перевернутый вниз головой и подвешенный за голень, он болтался тряпичным паяцем, раскачивался, обмахивая присыпанные снеговой пудрой березовые сучья.

– Чучундра вазелиновая, клизма в онучах, жаба вислоухая! – разорялся Макар уже непонятно по чьему адресу. – Чтоб вас всех в гудрон закатало… Снимите меня отсюда!

Но его судьба мало кого взволновала – он был в пределах видимости, жив и на первый взгляд невредим. А вот что стало с Аристидисом?

Барченко рванул вперед, к тому месту, где сгинул греко-индус, но Хойко оказался проворнее и уже стоял на краю черного провала, над которым кружилась сахаристая взвесь.

– Целый, шигь ли томтсуввэ!

Александр Васильевич, Вадим и последовавшая за ним Адель скучились на краю ямы, с опаской глянули вниз.