Александр Руж - Зов Полярной звезды [litres]

Сколько времени длилось неземное упоение? Кто ж его считал… Когда обессилевшие, опустошенные, они отвалились друг от друга, Вадиму показалось, что прошла вечность. Тела все еще были распарены, холод не обжигал. Так и лежали голышом, взявшись за руки. Теперь, когда любострастие было удовлетворено, к Вадиму возвратился разум и стали одолевать тягостные сомнения.

– Ты на меня не сердишься? – спросил опасливо.

Она откликнулась не сразу. Похоже, ей заданный вопрос тоже не давал покоя, а точного ответа она не знала.

– Потешно… Я отвыкла от этого… И с тобой совсем не так, как с Мишей.

– Хуже?

– Нет. Пожалуй, даже лучше. В тебе стихия, меня как шквалом захлестнуло. А Миша… он был обходительный, боялся сделать больно. А мне иногда хотелось, чтобы он подмял меня, отшлепал по заднице, ну и все такое… Я развратная, да?

– Почему? – Вадим негромко засмеялся. – Не вижу ничего непристойного. Но я о другом хотел спросить. Ты не считаешь себя клятвопреступницей? Не станешь меня проклинать?

– Дурачок… – Она повернулась к нему, дернула игриво за чуб. – Ты подарил мне новую жизнь. А то так муторно было, что хоть в монастырь уходи.

– Не надо в монастырь, – попросил он. – Лучше замуж за меня иди.

– Потешно! – Она хохотнула. – Мы знакомы-то без году неделя, а ты – замуж. Я не вертихвостка, мне подумать надо.

Охладила пыл. И пускай. На Вадима накатила такая расслабленность, что лень было анализировать услышанное. К чему бежать впереди телеги? Брачные перспективы можно обсудить и завтра. Или послезавтра. Все равно в тундре никто не распишет.

Потянуло холодком, Вадим укутал девушку ее же тулупом, придвинулся вплотную и нырнул в паточно-карамельный сон. Снилось лето, солнце, ромашки на лугу, Адель в подвенечном платье, а потом и без платья…

Проснулся от того, что услышал снаружи шаги. Там, в тундре, завывала пурга, сеяла льдистым просом в полотнище палатки, скрадывала более слабые звуки, но Вадим расслышал: кто-то ходил по вытоптанному пространству, поскрипывал подметками.

Адель безмятежно спала под тулупом, Вадим тишком, чтобы не разбудить ее, натянул кальсоны, влез в индевелую, будто накрахмаленную рубаху, подполз к пологу, загораживавшему вход, отодвинул его на вершок и увидел в зыбком лунном сиянии Прохора Подберезкина. Повар-матершинник стоял у дерева, что-то мял в руках. По нужде вышел? Нет – Прохор изучал откромсанный аркан, ставший причиной конфуза Макара Чубатюка. Чуть погодя подошел к яме, в которую давеча ухнул торопыга Аристидис. Вглядывался в нее и вовсе не напоминал тупорылого люмпена, каким его привыкли видеть в отряде. На челе его собрались морщины, характерные для мыслителя, после чего произошло невообразимое: Прохор достал из-за пазухи книжонку, очень похожую на ту, что всегда носил с собой Барченко, только поменьше и потоньше, раскрыл ее и огрызком карандаша накарябал в ней несколько строк. Каких именно, Вадим, конечно, не видел, хотя дорого дал бы за возможность подглядеть, что же такое пишет этот похабник.

Завершив свои труды, Прохор проследовал к палатке, которую занимал в компании с Чубатюком и двумя красноармейцами, протиснулся в нее, и все стихло. Вадим обождал еще немного, напустил в шатер стылого воздуха, но напрасно – ничего более не происходило. Задвинул полог и воротился в тепло, под мягкий девичий бок. Адель спросонья снова обвила его руками, он в ответ обхватил ее. Так и проспали до утра в обнимку.

Пробуждение вышло поздним, но отнюдь не идиллическим. За пределами палатки послышалось хорошо знакомое Вадиму покхекивание.

– Гхм, гхм… Адель Вячеславовна, прошу простить великодушно за беспокойство, но Вадим Сергеевич не у вас?

Вот же – а Вадиму, в отличие от шефа, и невдомек было, что Адель, оказывается, «Вячеславовна». Не удосужился поинтересоваться. А Александр Васильевич тактичен, учел, взял на заметку.

Адель потерла заспанные глаза, переглянулась с полюбовником, предоставляя ему право выбора. Он не сомневался: она без зазрения соврала бы, но что проку во лжи? Когда-нибудь придется вылезать отсюда. Увидят, и тогда сраму будет еще больше.

– Я здесь! – Вадим от волнения едва петуха не пустил. – Я сейчас выйду.

Смерзшаяся за ночь одежда стояла коробом. Кое-как напялил ее на себя, затолкал ступни в сапоги. Адель ободряюще улыбалась, ей ночное приключение не казалось постыдным. Вадим чмокнул ее в губы и выбрался из палатки, стараясь, чтобы интерьер не попал в поле зрения находившихся снаружи.

Был полдень, а то и начало первого. Посреди лагеря пылал костер, над ним на прутиках жарились куски солонины, за которыми приглядывал Прохор, вновь натянувший на себя личину хамоватого плебея. Чубатюк позаимствовал у него тесак и рубил сухие ветки, Аристидис цыганской иглой ставил заплаты на порванную вчера при падении шинель. Красноармейцы чистили винтовки и травили непечатные анекдоты про капиталистов.

Барченко кадил трубкой и смешливо взирал на взъерошенного Вадима, который сумбурно лепетал:

– Мне… я на минутку заглянул к Адели… Вячеславовне. Хотел узнать, не надо ли ей чаю принести или еще чего… Ночами заморозки…

– Зело предупредительно с вашей стороны, м-да! – покивал Александр Васильевич и снизил голос: – У вас, голубчик, шинелька наперекос застегнута и, пардон, из чобота принадлежность дамского гардероба торчит.

Вадим обмер. Из-за голенища левого сапога свисал край кружевных трусиков Адели. Обуваясь, впопыхах намотал на ногу вместе с портянкой. Сгорая от стыдобы, вытянул их и, скатав в горошину, вбросил в палатку. Скукожился, как еретик перед сожжением. Но Александр Васильевич к его будуарным похождениям отнесся индифферентно. Взял под руку, отвел подальше, заговорил озабоченно:

– Чертовщиной у нас попахивает, Вадим Сергеевич. Хойко по ранней зорьке успел в Ловозеро сбегать.

– И?..

– Нет там никого. Говорит, село будто вымерло. Чумы на местах, а людей нет.

– Как это?

– Темна вода во облацех… Да вы сами у него разузнайте. Вон же он, у костерка горюнится.

Вадим перезастегнул шинель, обдернул, придав своей персоне приличествующий вид, и подошел к Хойко, который пристроился у огня и грел иззябшие руки. Вадим присел подле.

– Может, земляки твои оленей куда-нибудь погнали и сами ушли?

– Что оленю зимой на пастбище делать, ке тыйй либпе? Ягель под снегом он и в лесу найдет. Нет… лихо в Луявврь пришло.

Стали держать военный совет. Макар Чубатюк выступал за то, чтобы немедля двинуть к селу и разузнать все без посредников. Аристидис ему возражал: коли в селе безлюдье, что разузнаешь? Вадим отмалчивался, Барченко тер свои очки. Споры затянулись, и когда он все-таки отдал распоряжение выступать, день уже клонился к вечеру.