Клайв Баркер - Книги крови. Запретное [сборник litres]

Убийство стало сенсацией. На следующее утро оно попало на первые полосы всех таблоидов и подробно освещалось в серьезных газетах. Печатались фотографии убитой горем матери, которую выводили из дома, и другие, смазанные, но эффектные, снятые через ограду заднего двора и открытую дверь кухни. Кровь это была на полу или тень?

Хелен не стала читать статьи – ее больная голова устроила забастовку при одной только мысли о них, – но Тревор жаждал поговорить. Она не могла понять, было это очередной попыткой примирения или случай его реально заинтересовал.

– Девушка под арестом, – сказал он, внимательно изучая «Дейли телеграф». Он не разделял политической позиции этой газеты, но та была знаменита своим подробнейшим освещением жестоких преступлений.

Это замечание привлекло внимание Хелен независимо от ее желания.

– Под арестом? – сказала она. – Анна-Мария?

– Да.

– Дай посмотреть.

Он уступил ей газету, и она пробежала глазами по странице.

– Третий столбец, – подсказал Тревор.

Она нашла это место, и, да, так там и было написано, черным по белому. Анну-Марию взяли под арест, чтобы она объяснила на допросе, почему с предполагаемого часа смерти ребенка до того, как о ней сообщили, прошло столько времени. Хелен еще раз перечитала статью, чтобы убедиться, что верно все поняла. Да, верно. Полицейский патологоанатом предполагал, что Керри умер между шестью и шестью тридцатью утра; об убийстве не сообщили до двенадцати.

Она перечитала колонку в третий и в четвертый раз, но повторение не изменило чудовищных фактов. Ребенка убили до рассвета. Когда тем утром она пришла к ним домой, Керри был мертв уже четыре часа. Тело лежало в кухне, в нескольких ярдах от того места, где она стояла, а Анна-Мария ничего не сказала. Кажется, она чего-то ждала – но чего? Какого-то сигнала, чтобы взять трубку и позвонить в полицию?

– Боже мой, – сказала Хелен и уронила газету.

– Что?

– Мне надо пойти в полицию.

– Зачем?

– Чтобы сказать им, что я к ней приходила, – ответила она. Тревор забеспокоился. – Мальчик был мертв, Тревор. Вчера утром, когда я виделась с Анной-Марией, Керри был уже мертв.

Она позвонила по номеру, указанному в газете для тех, у кого могли быть какие-то сведения по делу, и спустя полчаса за ней приехала полицейская машина. За следующие два часа допроса ее шокировало многое, и не в последнюю очередь то, что никто не сообщил полиции о ее присутствии в жилом комплексе, хотя Хелен точно заметили.

– Они не хотят знать, – сказал полицейский. – Казалось бы, в таком месте свидетели должны кишмя кишеть. Если это и так, они не признаются. Такое преступление…

– Это первый случай? – спросила она.

Он посмотрел на нее через заваленный стол:

– Первый?

– Мне рассказывали про это место. Истории об убийствах. Этим летом.

Полицейский покачал головой:

– Мне об этом ничего не известно. Там было большое количество ограблений; одна женщина на неделю попала в больницу. Но нет, убийств не было.

Полицейский ей нравился. Его глаза льстили ей своим вниманием, а лицо – открытостью. Уже не заботясь о том, глупо она звучит или нет, Хелен сказала:

– Зачем они об этом лгут? О людях с выколотыми глазами. О всяких ужасах.

Полицейский почесал свой длинный нос:

– У нас такое тоже бывает. Люди приходят сюда и в каком только дерьме не признаются. Некоторые треплются всю ночь о том, что сделали, или думают , что сделали. Выкладывают все до мельчайших подробностей. А стоит сделать пару звонков – и оказывается, что это все выдумки. Психи.

– Может, если они не расскажут все вам… то пойдут и на самом деле это сделают.

Детектив кивнул:

– Да. Упаси господи. Вы можете оказаться правы.

А те байки, что рассказывали ей, – не признания ли это в несостоявшихся преступлениях, истории о самых страшных плодах воображения, придуманные, чтобы вымысел не стал реальностью? Мысли бегали по кругу: эти ужасные рассказы все равно нуждались в первопричине , источнике, от которого отталкивались. Возвращаясь домой по людным улицам, Хелен гадала, сколь многим из ее сограждан знакомы такие истории. Были ли эти выдумки такими расхожими, как утверждал Перселл? Не уготовано ли в каждом сердце пусть крохотное, но место для чудовищного?

– Перселл звонил, – сказал ей Тревор, когда она вернулась домой. – Пригласил нас на ужин.

Приглашение было нежеланным, и она скорчила гримасу.

– В «Апполинере», не забыла? – напомнил он ей. – Он сказал, что оплатит всем нам ужин, если ты докажешь, что он не прав.

Мысль о том, что она заработала еду на смерти ребенка Анны-Марии, была ужасающей; Хелен так и сказала.

– Он оскорбится, если ты откажешься.

– Да мне чхать. Я не хочу ужинать с Перселлом.

– Пожалуйста, – сказал он тихо. – Он может разобидеться, а мне сейчас хотелось бы, чтобы он был доволен.

Хелен посмотрела на него. Из-за того вида, что он на себя напустил, Тревор стал похож на промокшего спаниеля. Манипулятор ублюдочный, подумала она, но вслух сказала:

– Ладно, схожу. Только не жди никаких танцев на столах.

– Предоставим это Арчи, – сказал Тревор. – Я сказал Перселлу, что завтра вечером мы свободны. Ты не против?

– Мне без разницы.

– Он забронирует стол на восемь часов.

Вечерние газеты отвели «трагедии малыша Керри» по нескольку дюймов колонки на внутренней полосе. Вместо свежих новостей они просто описывали опрос жильцов, проходивший сейчас на Спектор-стрит. В самых поздних выпусках говорилось, что после продолжительного допроса Анну-Марию освободили из-под ареста, и теперь она ночует у друзей. Также мимоходом упоминалось, что похороны состоятся на следующий день.

Тем вечером, ложась спать, Хелен и не думала о том, чтобы вернуться на Спектор-стрит ради похорон, однако во сне, похоже, ее мнение изменилось, и, когда она проснулась, решение уже было принято за нее.

Смерть пробудила район к жизни. Хелен никогда не видела такого количества людей по пути к Раскин-корту. Многие уже выстраивались вдоль дороги, чтобы посмотреть на похоронную процессию, и подыскивали местечко пораньше, несмотря на ветер и неизменную угрозу дождя. На некоторых было надето что-то черное – шарф или пальто, – но в целом, невзирая на приглушенные голоса и подчеркнуто траурные выражения лиц, создавалось ощущение праздника. Вокруг бегали дети, уважение к покойнику их не трогало; время от времени у сплетничавших взрослых вырывались смешки – в воздухе чувствовалась атмосфера предвкушения, из-за которой настроение у Хелен, вопреки обстоятельствам, даже поднялось.

Но не только присутствие стольких людей ободряло ее; Хелен призналась себе, что рада вернуться сюда, на Спектор-стрит. Квадратные дворы с их захиревшими деревцами и серой травой стали для нее реальнее коридоров, устеленных ковровыми дорожками, по которым она привыкла ходить; безымянные лица на балконах и улицах значили больше, чем коллеги в университете. Словом, она чувствовала себя дома .