Лин Яровой - Зазеркалье

Сивый отпил чая. Затянулся сигаретой.

— Короче, к Колебину эта сука бегала. За огородами обходила, чтоб никто не заметил. К старику, блядь! Прикинь?

Я хмыкнул и покачал головой.

— А Варвара в курсе была?

— Может, в курсе, а может, и нет. Наверняка, пока Варьки дома не было, эта блядовка на старом чёрте верхом и скакала. Суть не в том, — Сивый оглянулся, посмотрел на дверь. Затем сказал чуть тише: — Я после того дня к Ленке в больницу наутро закатился, хотел предъявить. А её там сами потеряли. День прошёл — нету, два — нету… Я подумал: ну всё, финиш, щас меня опера начнут ломать. Кто же первый на очереди, как ни Серёжа со сто пятой, правильно? А потом смотрю — тишина. Движения нет никакого. Спрашиваю у Саныча: куда Ленка делась? А тот мне отвечает, мол, вроде слух такой, что за черемшой ушла. Якобы Лёпка-дурачок видел, как она в листики полезла. Ну и пиздец… С концами.

Задумавшись, я стряхнул пепел в топку камина. Затем спросил:

— Считаешь, Валера её?

— А почему нет? — пожал плечами уголовник. — Он ненормальный был всю дорогу. Ходил мутный. Вечно какую-то ересь нёс. Я знаешь, чё думаю, если по-честному?

— Говори.

Сивый добил сигарету, потушил окурок, растерев его о кирпич камина и заявил:

— Думаю, он — вообще не человек.

Хмыкнув, я покачал головой. Выдохнул дым.

— Такие же мысли бродят.

— Во-во, сам посуди! — сказал Сивый, чуть воодушевившись. — Жена у него была ведьма настоящая. Откуда взялась? Никто не знает. Это раз.

Я невольно дёрнул ладонью. Сивый не заметил и продолжил загибать пальцы.

— Сам он — тоже, хер пойми откуда в Роще нарисовался. Я с матерью разговаривал: она не помнит даже, когда он приехал. Это два! Чем жил? Непонятно. Вроде, говорят, археологом раньше батрачил — храмы какие-то копал старинные. Но потом-то жрать тоже надо было что-то, правильно? А он здесь и не работал никогда. Как будто в масти чёрной ходил. Это три!

— Ты прям Фандорин, Серёжа.

— Чё?

— Ничего, забей. Мысль твою я уловил.

Сивый нахмурился на секунду. Затем махнул рукой.

— Короче, решать надо с ним. По-любому решать. Он вроде, сука, и помер, а до сих пор деревню шевелит. Я только поэтому про Леночку и рассказал.

— Боишься, что старик снова из печки заговорит?

Сивый цыкнул и плюнул в камин.

— Не за себя боюсь. За брата, — сказал он серьёзно. — Мне-то уж терять нечего. Я свою жизнь просрал. А Костя — он молодой, мозгов нет ни хера, старик к нему во снах последние дни ходит. И так же потихоньку начинает капать, как мне в седьмом году. Я пока рядом — придержу, конечно, но оно с каждым днём хуже будет. Я же помню. И чё, ему тоже на лагерь ехать? Оно ему надо? У него мать одна, больная. Да и самому ещё жить да жить. А он уже крышей течет потихоньку. Молчит, конечно, но я ж вижу. Проснётся, а самого глаза блестят, — прям как у меня тогда. Очкую я за него… Жизнь — она ж, блядовка, короткая. Вроде и ждёшь чё-то, ждёшь, а по итогу на хуйне беспонтовой сгораешь. И всё мимо пролетает. Оглядываешься — думаешь: «И для этого шапито меня мама родила?»

Сивый допил чай. Встал, подошёл к столу и поставил стакан. Затем глянул на меня и произнёс:

— Короче, начальник, я не дурак. Всё понимаю. Этот старый чёрт с женой твоей что-то сделал, правильно?

— Возможно, — кивнул я.

— Ну значит, тебе больше всех и надо. Ты уж постарайся этого колдуна найти. А я пацанов поспрашиваю. Если что узнаю, Санычу передам.

— Ладно. Договорились.

— Ну всё тогда? — сказал Сивый, потерев нос. — По окнам — на днях деньги организую. Больше вопросов ко мне нет?

— Нет. Можешь идти.

— Вот и лады, — хмыкнул Сивый.

Спрятав руки в карманы олимпийки, он поплелся к выходу. Я посмотрел ему в спину.

А затем окликнул:

— Эй, погоди.

Сивый развернулся. Посмотрел на меня с вопросом в глазах. Я докурил сигарету, бросил бычок в камин и сказал:

— Брату своему передай, чтобы провод вернул. Саныч в курсе. Решите сдать — вас примут.

Уголовник молчал пару секунд. Затем медленно опустил и поднял ресницы. Вслух же произнёс:

— Какой провод, начальник? Не знаю ни про какой провод.

Я усмехнулся.

— Ты меня понял.

Сивый вновь утвердительно моргнул. Затем подумал о чём-то своём, глядя в потолок, ухмыльнулся и сказал:

— А вот предположим, даже если бы он его взял? Кому возвращать-то? Святому Духу?

— Ты о чём?

— Ну как о чём? Ты же про тот провод, за который меня Саныч вчера крепил, правильно?

— Правильно.

— Так его с церкви брошенной срезали. И чё теперь? Кому он нужен? Кому возвращать?

— В смысле брошенной? — удивился я.

— В прямом, — пожал плечами Сивый. — Батюшка наш нарыбачился два года назад, Царствие ему небесное, а нового так и не прислали. Церковь с тех пор и стоит заколоченная.

— Я слышал, как колокола недавно били.

— Какие колокола, начальник? — засмеялся Сивый. — Колокол ещё в прошлом году пацаны на металл спиздили. Вот и провод, видать, кто-то решил подрезать с церквушки. Саныч же при тебе в кабинете прикалывался. Иисус Христос, говорит, всё видит. Сука, как скажет же…

Я на секунду потерял дар речи, пытаясь осмыслить услышанное. Сивый решил, что раз я молчу, то и разговор наш закончен. Махнув рукой, уголовник зашагал к выходу и уже на пороге, ткнул пальцем в угол комнаты, где лежали накрытые тканью зеркала.

— Красивая вещица, — сказал он. — Дорогая, наверное. Ладно, бывай.

Сивый вышел из дома, захлопнув за собой дверь. Через пару мгновений во дворе скрипнула калитка.

Я поднялся с табурета и подошел к зеркалам.

— Какая ещё вещица? — пробормотал тихо.

И лишь подойдя вплотную заметил, что в просвете между стеной и грудой зеркал чернеет спрятанная шкатулка.

«А вот это интересно. Как я её утром не заметил? Торопился слишком, видимо…»

Достав шкатулку, я сел за стол и откинул лакированную крышку. Заиграла в тишине «Fur Elise».

Я осмотрел подарок Лиды со всех сторон. Нашел крошечный рычажок и аккуратно нажал на него мизинцем. Раздался щелчок. Дно шкатулки приподнялось, а затем повернулось, встав вертикально.

Внутри лежали фотографии, перепачканные в золе. Все двенадцать.

В памяти пронеслась вчерашняя ссора.

«Я бросил их в камин… отрёкся… А она вытащила и спрятала. Укрыла в шкатулке, в которой отражалась смерть. Зачем, интересно? Чтобы старик не дотянулся?»

Пролистав снимки, остановился на той самой фотографии — третьей. Сделанной осенью. Желтые березы и старая изба. Я с Лидой сижу на скамейке. Смотрю в камеру.

Годовалая Алиса на руках жены смотрит на старика, случайно попавшего в кадр.

«Вот ты и прокололся, дьявол. Пропустил осколочек».

Перевернув снимок, увидел на оборотной стороне надпись, выведенную Лидиным почерком:

«Ты обещал».

А ещё ниже шесть строк. Из любимой песни Алисы: