Лин Яровой - Зазеркалье

— Сам виноват.

— Да я и не спорю.

Сивый всё-таки присел за стол. Так и не вытащив рук из карманов, принялся с любопытством рассматривать интерьер гостиной, пока я кипятил чайник.

— О чём базарить будем?

— О нашем общем друге.

Уголовник приподнял рассеченную шрамом бровь. Я кивнул в сторону окон, выходящих во двор.

— О Колебине.

Сивый поёрзал на табурете. Нервно усмехнулся. Потер пальцем нос.

— И чё хочешь знать?

— Это он к тебе приходил? Тогда, в седьмом году.

Сивый промолчал. Пожевал опухшую губу и отвел глаза в сторону. Я не торопил его. Поставил на стол два стакана с кипятком. Налил чай из заварника. Выждав минуту, мягко произнёс:

— Давай, Серёжа. Не ломайся, как гимназистка. Знаю: ты много об этом думал, когда сидел. По-любому прикидывал, что за голос тогда звучал, правильно? Я тебе тогда не поверил, а сейчас всё поменялось немного. Считай, у нас интересы сошлись.

Уголовник думал ещё какое-то время. Затем взял стакан с чаем, отхлебнул громко и кивнул.

— Ладно… Хер, с ним. Да, ты прав. Это Валера был.

— Уверен?

— Теперь уверен. До этого лета только подозревал, а недавно Костян рассказал, как они в хату к нему сунулись. Как этот чёрт из дома вышел… Колдун, сука.

— Так он живой был?

— Кто?

— Старик.

— Сам знаешь, что нет. Никол его с пацанами на Мраморной нашёл по лету — уже вяленого.

— Я имею в виду тогда в доме. Когда он брату твоему явился. Он живой был?

— Костян говорил, что выглядел как настоящий. Только чёрный, сука, весь. То ли в земле, то ли в саже зачуханный.

Мой стакан замер на полпути ко рту.

— В саже?

— Ага. Как будто из печки вылез.

Я отставил чай в сторону. Забарабанил пальцами по столу.

Сивый опустил взгляд, посмотрел на мою ладонь и усмехнулся.

— Прям как батя.

— Что?

— Пальцами стучишь. Батя твой тоже вечно музычку отбивал. У него погоняло было среди пацанов — Пианист. Я к нему по малолетке часто попадал. — Сивый вновь глянул на меня. Покачал головой и сказал: — Похож ты на него, пиздец.

— Он и был пианист, — ответил я после недолгого молчания. Затем быстро вернул уголовника к теме: — Но речь сейчас не о нём. Расскажи, как всё было тогда. С этим голосом.

Сивый чуть скривил лицо, затем хлебнул ещё из стакана.

— Да не помню уже толком. Всё, как в тумане.

— И всё-таки? Как появился голос?

— Как-как… — ухмыльнулся Сивый. — Синячил я по-черному, да так что белочку поймал.

— Какая палитра, надо же…

— Чё?

— Ничего, рассказывай.

Сивый повел бровью. Затем продолжил:

— Я тогда на кухне вечером сидел. Слышу — из печки голос. «Серый, Серый…» Сначала подумал, на улице кто-то. В окно глянул — пусто. А потом крики… Далёкие… Как будто из трубы. Слышу: в печке пацаны кричат. Чеченские мои. «Серый, помоги».

Уголовник пожевал губы.

— На следующий вечер то же самое. Только ещё громче. Сижу в зале, а сам слышу, как в топке кто-то изнутри скребётся. И поддувало бренчит. Я ещё подумал: «Ну пиздец, Серёга, улетели гуси». Налакался до беспамятства. Наутро уголь давай засыпать, а оттуда на меня, сука, глаза желтые смотрят.

— Откуда? Из печки?

— Ну, — кивнул Сивый. — Я аж заорал тогда на всю деревню. К матери ушел ночевать. А бесполезно. Лежу ночью, а рядом как будто стоит кто-то и шепчет, шепчет, шепчет… Пацанам, говорит, чичи головы режут. Ты их бросил, говорит, под Аргуном. А я не бросал! Там выбора не было. Или уходить, или самому ложиться. Мне, блядь, что, в котёл возвращаться нужно было?

— Не отвлекайся. Что с голосом?

Сивый сделал глоток из стакана, громко швыркнув чаем.

— Ну, короче, где-то день на пятый, я с ним начал сам говорить. Спрашиваю: «Чё ты, гнида, от меня хочешь?» А дальше, ты знаешь. Недели две продержался ещё. В церковь даже сходил. Думал, отпустит, а хуй там. Ночью в холодном поту просыпаюсь — чувство, как будто, снова в окопе. Землёй сырой несёт на весь дом, сеном каким-то прелым. И голос это шепчет, шепчет, шепчет… А главное, веришь, нет, знакомый, сука, голос! Как будто слышал его в деревне уже сто раз. А узнать не могу, хоть убей. Даже сейчас вот понимаю, что это Валера, сука, был, а всё равно в памяти не складывается одно к другому. Как будто, знаешь… Две половинки намагниченные. Пытаешься их состыковать, а они разбегаются.

— Понимаю, — кивнул я.

Примерно то же самое я чувствовал, когда начинал думать о матери и Варваре.

— И что потом? Пропал голос после того, как продавщицу убил?

— Ага, как отрезало… — Сивый задумался на секунду. — Ты вот не поверишь, а я тогда ей голову ножом пилил, а сам чувствовал — легчает… У неё из горла фонтаном кровь бьёт, на мешки эти с сахаром льётся, а из меня как будто вся грязь уходит. Знаешь, когда с похмелья пива дернешь, отпускать начинает? Вот то самое, только раз в сто сильнее. Она, когда замолчала, я на крыльцо вышел и ещё минут пять сидел. Не верил, что в голове больше не шумит… Такая тишина была. Ночь. Луна. Даже собаки не лаяли. Потом, конечно, когда домой пришел — понял, что пиздец. Попал ты, Серый. Одежду сжёг, нож выбросил, а хули толку. Всё равно ты меня как-то выцепил… — Сивый умехнулся. — С иглой ты, конечно, подло исполнил. Но красиво.

— С волками жить, — ответил я спокойно.

Затем встал из-за стола и передвинул табурет к камину. Достал из кармана сигареты, сел, чиркнул спичкой и закурил, задумчиво глядя на покрытую сажей топку.

— Сам как думаешь, зачем ему это? — спросил я, не глядя на уголовника.

— Понятия не имею, — ответил Сивый. — Оно всё как в бреду было. Я и не помню даже, что именно он бормотал. Как будто сказками какими-то, заговорами… Как паук путал.

— Точно старик, — произнёс я и сделал глубокую затяжку.

— Вроде про Рощу что-то бормотал. Типа кровью напоить надо.

— Что-то ещё интересное помнишь?

— Кажется, нет. — Сивый помолчал немного, а затем спросил: — Тебе зачем он сдался?

— Наказать хочу.

Сивый хмыкнул. Какое-то время мы сидели в тишине, а затем уголовник встал с табурета и зашагал в мою сторону. Я чуть повернулся, чтобы проследить за ним боковым зрением. Сивый подошёл ближе, сел у камина на корточки и поставил перед собой стакан с чаем. Затем достал из олимпийки дешевые сигареты, похлопал по карманам брюк в поисках зажигалки.

— Дай огня. Где-то свою проебал.

Я протянул ему спички. Сивый ловко поджег одну, прикрыв огонёк ладонью. Затем потушил — потряс спичку в воздухе — и вернул мне коробок.

— Короче… — сказал он, поразмыслив. — Есть одна тема мокрая. Валерина. Думаю, тебе будет интересно.

Я посмотрел на него и кивнул.

— Говори.

— Леночку помнишь? Знаменитость нашу?

— Помню.

Сивый цыкнул слюной. Сплюнул на золу камина.

— Короче, я после откидки бегал к ней в больничку. Она там сестрой работала. Ну туда-сюда, короче, давай её к себе тянуть. Говорю, чего меньжеваться, дело прошлое. Я тоже не святой. Переезжай, говорю, ко мне — всё равно ж трахаемся. А она ни в какую. И главное, замечаю: у неё что ни день, то цацки новые. То серьги золотые, то колечко, то цепочка. «Накопила» — говорит. Ага, как же… Решил разобраться, что за хахаль у неё выискался? Ну и проследил.