Лин Яровой - Зазеркалье

— Андрюх. Мне придётся здесь…

— Понимаю, — сказал я и положил руку ему на плечо. — Только набери Сивого, скажи, чтоб через полчаса был у моего дома. А дальше я сам.

— Тебя подвезти?

— Доберусь. Здесь недалеко.

— Может, всё-таки напишешь заявление? Это уже не шутки. Подключим оперов, пусть роют.

— Если до вечера не отыщу — подключим.

Участковый кивнул. Принялся нервно грызть колпачок ручки. Затем снова посмотрел на меня и спросил:

— Что с телефоном? Как мне потом тебя найти?

— Сам найдусь. Работай, Юр. Не отвлекайся.

Наклонившись к журнальному столику, я взял из вазочки пару карамелек, махнул рукой вместо прощания и молча вышел из ординаторской. Прошагав пару метров по больничному коридору, остановился у крайней палаты. Рядом с дверью дежурил заспанный санитар. Он сидел на табурете, скрючив спину, и читал какую-то книжку в мягком переплете.

— Открыто? — спросил я и тут же соврал: — Я из полиции. Буквально на минуту.

Санитар кивнул, даже не подняв глаз. «Надежное оцепление», — подумал я. Затем потянул железную ручку и зашёл внутрь, закрыв за собой дверь.

Положив в рот конфету, я ещё с минуту стоял у порога, задумчиво разглядывая пожелтевшее тело.

— Лёпка-Лёпка… Всё-таки не обманул тебя царь лесной. Теперь с мамой будешь, как и хотел.

Лёпа висел в петле. На фоне немытого окна с решеткой, сквозь которое с трудом пробивался солнечный свет. Руки дурачка безвольно свисали вдоль туловища. На драных спортивных штанах темнело мокрое пятно, тянувшееся от паха вниз по штанине. На полу разлилась лужа. В ней валялся опрокинутый табурет.

Стараясь не обращать внимания на запах, я подошёл ближе к трупу. Остановился в паре метров, чтобы не залезть ботинком в испражнения. Задрал голову и внимательно присмотрелся к гардине, к которой была привязана рваная простыня.

«Схватывающий узел, — отметил про себя. — Умелые руки делали».

Разломав зубами карамельку, я проглотил сладкую слюну. Поискал глазами, нет ли где графинчика с водой. Не отыскав воды, решил перебить приторный вкус табачным дымом. Достал сигарету и закурил.

Белые клубы дыма потянулись к потолку. Закружились петлями, рисуя зыбкие образы.

— Ты уж прости, Лёпка, что я тебя иглой уколол. И что раскраски не привёз в этот раз. Так вышло. Ты же помнишь: я никогда раньше не забывал. А тут закрутилось всё…

Держа сигарету в зубах, я осторожно прикоснулся к одежде трупа. Одной рукой придерживая тело, второй обыскал карманы. Листка с фототаблицей в них не оказалось.

— Ну конечно… Наверное, ещё вчера сжёг. Ладно, Лёпка. Бог с тобой. Больше тебя никто не тронет. Только эксперт.

В памяти проступила недавняя сцена — двор Филата. Старая берёза и привязанный к балке кролик. Раз, два… Отрезанные лапки падают на землю. Раз, два… Внутренности наружу.

Меня тряхнуло. Я отошёл подальше от трупа и сел на больничную койку. Сдул с сигареты пепел. Затем вновь посмотрел на Лёпу и зачем-то сказал:

— Если Алису увидишь, передай ей привет. Скажи, что папа её любит. И скучает.

Опустив голову, я провёл ладонью по волосам. Затем почесал щетину и зажмурился несколько раз, чтобы сбить сонливость.

— Господи… как же я устал.

На секунду в голове шевельнулась крамольная мысль: может, вздремнуть прямо здесь? Пару минут. Всё равно санитары разбудят, когда станут снимать тело.

Я глянул на часы и покачал головой. Половина второго.

Секундная стрелка размеренно тикала в тишине. Бежала по кругу. Чем дольше я на неё смотрел, тем сильнее казалось, что она идёт не в такт — то ускоряясь, то наоборот застывая под сапфировым стеклом. Будто там, в пространстве между циферблатом и круглой стекляшкой, существовал отдельный мир, где время шло, как ему вздумается.

Хмыкнув, я оторвал взгляд от часов. Вновь посмотрел на висевшего в петле дурачка и сказал:

— Понимаю, Лёпка, ты теперь не очень болтливый. Но может, всё-таки подскажешь: где искать ящерку? Это ж она тебя задушила… Она заставила фотки у Юры украсть. И кота поймать, чтобы под кедром убить, тоже она попросила. Я всё знаю, Лёпка. Только одного не пойму… Как ты с ней разговаривал?

Дурачок молчал. Висел неподвижно на больничной простыне и смотрел полуприкрытыми глазами в пол. Из-под заячьей губы торчал кончик опухшего языка.

Глядя на труп, я не заметил, как погасла сигарета. Не сразу сообразил, почему дым больше не тянется.

— Чёрт.

Я достал из кармана зажигалку. Колесико чиркнуло о кремень, выбив сноп искр. Загорелся огонёк. Уже почти прикурив, я вдруг замер и уставился на танцующий язычок пламени.

— Костерок разведешь — сама и явится, — произнёс я тихо.

Засмотревшись на огонь, не увидел, как оплавилась дешевая пластмасса. Успел лишь почувствовать холодок на пальцах, услышал слабое шипение, и тут же отбросил зажигалку от себя. Она вспыхнула в воздухе. Пролетела через палату огненным шаром.

— Сука… — выругался я и усмехнулся. — Истинный волшебник.

Через пару секунд зажигалка, упавшая в углу комнаты, погасла. Сигарету я так и не прикурил. В поисках коробка спичек начал шарить по карманам и наткнулся на бумаги, лежавшие рядом с лекарствами.

Достал наружу вскрытый конверт и недоуменно покрутил его. А затем вспомнил: «У тебя от недосыпа совсем уже котелок не варит. Это же Филат тебе передал письмо. Только зачем?»

Я посмотрел на лицевую сторону конверта, и через секунду понял, зачем. В графе «Кому» была указана Нина. Ниже адрес дома Филатовых. Обратный адрес отсутствовал, но я узнал Лидин почерк. Аккуратный, витиеватый.

На пожелтевшей бумаге темнел почтовый штемпель с датой. Две тысячи девятый год.

Этому письму больше десяти лет.

Отложив сигарету, я достал из конверта сложенные вчетверо тетрадные листы. Они были исписаны с двух сторон синими чернилами, которые чуть выцвели от старости.

Глянув на дверь палаты, я прислушался, не хватился ли меня санитар. Кажется, нет. Видимо, провалился с головой в литературу. Что ж, последуем его примеру…

Я развернул страницы. И начал читать.

Здравствуй, Нина!

Спасибо тебе за подарок. Не знаю, в чем секрет этого зеркала, но, кажется, оно и правда волшебное. Каждый раз, когда я беру его в руки и смотрю в отражение, — чувствую, как внутри меня разливается свет. В момент, когда все прочие зеркала напоминают лишь о том, что юность закончилась, и растолстевшая нечесаная роженка смотрит на меня из отражений, только в твоём подарке я вижу себя красивой. Ты не представляешь, насколько важно это для меня сейчас.

Прости, что так долго молчала и оставляла твоё письмо без ответа. После рождения малышки, я и забыла совсем, что существуют другие люди, другой мир и другая жизнь, в которой можно не только умирать от усталости каждый вечер. В какой-то момент мне стало казаться, будто я начинаю забывать слова. Забываю, какие они на слух, что именно значат, и если б не твой подарок и твои письма, я бы, наверняка, и колдовать совсем разучилась. Заперла бы себя в четырех стенах, словно в темнице, где нет ни слов, ни музыки, ни волшебства, и превратилась бы в сварливую, сумасшедшую мать — такую же, как моя тётка.