Лин Яровой - Зазеркалье

Резко обернулся. Посмотрел на висевшего в петле Лёпу.

— Какого…

Кто-то хихикнул снова. На улице. За окном.

Детский искристый смех.

Медленно, на цыпочках, я подошёл к подоконнику. Нога Лёпы коснулась моего плеча и я невольно вздрогнул. Отодвинулся чуть в сторону. Выглянул в окно.

Пусто…

Тротуар, клумбы с увядшими цветами. Там ведь и не спрятаться даже.

«Снова мерещится, Андрей… Снова» — подумал я, покачал головой и пошёл обратно к выходу.

За окном прозвенел велосипедный звоночек.

Красная «Кама» стояла там же, где её с утра оставил участковый, — у больничного крыльца, прислоненная к синей стене здания. Рядом в жухлой траве сидел кролик и смотрел на меня чёрными бусинками глаз. Его задняя левая лапа была перепачкана в запёкшейся крови.

— Лёпа? — произнёс я неуверенно. — Это ты?

Зверёк пошевелил усами, пережевав травинку. А затем вдруг подпрыгнул и помчался по улице, петляя меж лопухов, растущих вдоль дороги.

Я пошёл вслед за ним быстрым шагом, зная, что срываться на бег не обязательно — кролик подождёт, если я отстану. Так и случилось. Стоило мне потерять зверька из виду, как он выскочил обратно из очередного поворота, сел посреди перекрестка, и дождавшись, пока я подойду, вновь понёсся вперёд.

Кролик вёл меня на край деревни. Обратно к дому. От быстрой ходьбы шумело в ушах, и, клянусь Богом, сквозь этот шум я вновь слышал смех дочери. Звонкий, искристый — он звучал из осеннего березняка и пробивался из звуков проснувшейся Рощи. Из птичьих голосов, шелеста ветра, лая собак и редких деревенских перебранок. Стало вдруг ясно: белоснежный кролик бежит на хохот Алисы. Бежит к хозяйке.

Мне вспомнился сон, что снился в ночь на субботу. Вспомнилось то самое чувство, с которым я возвращался утром из леса. Пронеслись перед глазами все дни, проведенные в Роще — все до единого. Расщепленный усталостью разум перемешивал образы, и прошлое сплеталось с будущим, реальность плыла, а время бежало по кругу, будто змей пожирающий собственный хвост. Я шел по улице, следуя за белым кроликом, слышал смех дочери и понимал, что окончательно потерялся. Где я? На каком отрезке жизни? Сколько мне, в конце концов, лет?

Пытаясь зацепиться взглядом хоть за что-то знакомое, я увидел качели — те самые, на которых сидел позавчера и разговаривал по телефону с Викой. В ушах зазвенело. Картинка дрогнула, и через мгновение я уже был маленьким пацаненком, крутившим на этих качелях солнышко.

«Давай, Дюха! Давай!» — летел над деревней тоненький голос семилетнего Макса.

Скрипели цепи и стучала железная ось, проворачиваясь на полный оборот. Мир мельтешил вверх-вниз. Земля и небо сменяли друг друга.

Время остановилось…

Я лечу.

«Дюха, пригнись!»

Успеваю накрыть затылок руками, и спустя секунду в них бьёт деревянное сидение. Ломает мне мизинец. Лежу в траве — то кричу от боли, то смеюсь. Мир плывёт от слёз, а рядом уже хохочет Алиса.

«Папа, пап! А можешь сильно раскачать?»

«Сильно нельзя. Упадёшь».

«Ну па-а-ап!».

«Ладно. Только маме не говори. Держись крепче».

Скрипят цепи. Звонко стучит железная ось. Ветер кружит желтыми листьями, и солнце припекает кожу. Алиса смеётся. На ней чёрное платьице в горошек и кожаные сандалики. Её верный друг — заяц в рубашке с оторванной пуговицей сидит у качелей. С забинтованной лапкой. Смотрит на меня черными пуговичками глаз и шевелит усами, пережёвывая травинку.

Реальность вновь рассыпается на осколки. Спустя секунду я нахожу себя посреди улицы. Белый кролик срывается с места. Бежит в сторону берёзовой рощи. Я иду следом. Подкуриваю на ходу сигарету и выдыхаю клубки дыма — то ли табачного, то ли моего собственного от проснувшегося в груди пламени.

Мёртвая листва кружит хороводами. Холодный ветер обжигает кожу. В воздухе пахнет горелым — кто-то подпалил сухую траву в огородах. Чёрный столб дыма тянется по небу призрачным полозом. Глядя на него, я тихо шепчу под нос:

— Это ты, старик… Снова ты… Бессмертный хранитель Рощи. Бескрылый змей и колдун, живущий в пяти стенах на краю леса. Всё это ты, старый дьявол…

Разговаривая с ветром, я не заметил, как оказался на краю деревни. Не увидел, куда исчез белый кролик. Время сжалось, замерло и вновь поползло по циферблату, выбросив меня в реальность. Я понял, что стою уже у березового леса — напротив чёрного пятистенка. Только пятистенок этот больше не был хлипкой покосившейся избушкой. Пьяный разум играл с моим зрением, путал в пространстве, менял размеры предметов: глядя на избу Колебина, я видел настоящий замок. Заросли крапивы казались таёжными кронами, и дом возвышался над ними дворцом. Желтые листья осыпали его кровлю, словно золотые монеты. Вороны сидели на сгнившей изгороди.

— Жутковатая хатка, да? — послышался за спиной хриплый голос.

Я вздрогнул и обернулся. Встретился взглядом с Сивым. Он стоял посреди дороги, ссутулившись и спрятав руки в карманы олимпийки. Облизывал опухшую губу.

— На, — сказал уголовник и вытащил из кармана что-то блестящее. — На кухне, видимо, в кипише обронил.

Я опустил глаза и понял, что Сивый протягивает мне отцовскую булавку. Он держал её, слов нож, — острием к себе.

— Спасибо, — кивнул я. Забрал иглу и подколол обратно к ткани ветровки. Затем спросил, глядя на разбитую губу: — Сильно помял?

— Жить буду, — усмехнулся уголовник. — Че хотел-то? Мне Саныч звякнул, сказал к тебе метнуться. Насчёт окон обсудить?

Я нахмурился, не сразу сообразив, о чём идёт речь. Затем глянул на дом Макса, увидел разбитые стёкла и вспомнил.

— Насчёт них тоже.

— Рассчитаюсь, че тут поделать. У Костяна денег нет. С меня спрашивай. Что ещё?

Я указал глазами в сторону калитки.

— Пойдём во двор. Не здесь.

Сивый ухмыльнулся и кивнул. Развернувшись, зашагал к дому Макса, шаркая ногами по гравийке.

Мы зашли во двор. Сивый встал возле крыльца веранды. Покрутил головой, изучая полянку, сарай, баню, колодец.

— Ночью здесь по-другому было, — сказал уголовник. — Повеселее как-то.

— Потому что датый был.

— А я и сейчас на рогах.

— Кто бы сомневался. Впрочем, я тоже. Что стоишь? В дом пошли, в дом.

Сивый глянул на меня, прищурившись. Я мотнул головой, пропуская его вперёд. Уголовник вновь ухмыльнулся, затем пожал плечами и забежал по ступенькам крыльца. Поднявшись следом, я открыл дверь, и вновь пропустил Сивого перед собой.

— Че у тебя здесь за бардак? — спросил уголовник, глядя на опрокинутую мебель. — Шмон что ли был?

Я пропустил его слова мимо ушей. Перевернул стол обратно на ножки, пододвинул табуреты и, кивнув на них, сказал:

— Садись. Можешь не разуваться.

— Спасибо. Насиделся.

Я невольно прыснул смехом.