Лин Яровой - Зазеркалье

Мёртвая Леночка.

Противоположную от входа стену не было видно. Её скрывала темнота. А посреди зала высился белый камень. Он был похож на секционный стол и на церковный престол одновременно, и на нём стояла высокая трехногая подставка, державшая незажжённый факел. Рядом с камнем висела верёвка, уходящая высоко в темноту. Свободный конец был завязан петлёй.

Я сделал шаг вперёд.

— Где ты, старик? — спросил громко, и эхо разнеслось по пещере. Мой голос отразился от каменных стен, расщепился на сотню одинаковых звенящих звуков, а затем погас.

В голове появился знакомый вибрирующий писк.

Темнота у противоположной стены застрекотала. Будто кто-то пересыпал из руки в руку мелкие камешки. Щёлкнув фонариком, я направил туда луч света, но тьма проглотила его, не подавившись. Свет провалился в чёрную завесу и не вернулся обратно.

— Чего ты хочешь?! — спросил я и сделал ещё шаг.

Хочешь… хочешь… хочешь…. — отразилось от стен.

Звон стал громче.

— Где моя жена, старый дьявол?!

Дьявол… дьявол… дьявол…

Где-то наверху, под сводами, ударил колокольный набат.

Звон.

Эхо…

Звон.

Эхо…

Звон.

Удары колокола напоминали биение сердца. Сердца Рощи.

«А мы ведь сейчас под горой, — вдруг понял я. — Под церковью. Только кто — мы?»

Темнота у противоположной стены снова застрекотала. Затем раздалось громкое шипение.

Я замер. По залу пронёсся знакомый шёпот:

— Пришёл, сироточка… Пришёл, котик… Нашёл моё царство, ещё раз нашёл… Глазками светишь-светишь, да только не видишь главного… Опусти глазки, котик… Посмотри под ноженьки.

Шёпот пролетел по залу ветром, заплёлся кольцом, а затем растворился во мраке.

Я опустил фонарь вниз. Пригляделся к розовато-белому кругляшу на земле. Что это? Жемчуг?

«Нет, Андрюша… Это не жемчуг. Всё гораздо проще».

Опустившись на корточки, я поднял перламутровый кругляш размером с копейку и понял. Это пуговица от моей рубашки. Та самая. Оторвавшаяся.

— Какого чёрта… — прошептал я.

Темнота захрипела в ответ — резко, прерывисто. Дьявол смеялся во мраке.

— Не помнишь, сироточка? Совсем не помнишь? А говорил, что память хорошая, что ремесло не пропадает даром, да только ошибся, котик. Ничего не помнишь, всё позабыл, как сон поутру. Позабыл, сироточка, как душу в темноту принёс, как отражение престолу отдал. Забыл, котик, забыл… А хочешь, напомню?

Вновь ударил колокол. Громко. Нагло. Трижды. В памяти шевельнулось воспоминание. Чёрный силуэт в окне избы. Ветер, несущий могильный запах. Хороводы березовых листьев и змеиные глаза.

«Сделай всё, как я укажу, когда будешь смотреть в отражение. Посмотри на меня. Посмотри…»

Шёпот, звучавший в мыслях, отразился эхом и разложился на сотни голосов. В черных узорах на стенах начали мерещиться образы — знакомые лики, которые смотрели на меня и говорили все одновременно:

— …на веранде стоит, сигарету тянет, в темноте и не признал сперва — решил, что ты куришь…… он живёт в каждом, особенно в тебе… это всё ты, старик… посмел притронуться к моей женщине… мы думали, ты его положил… сидишь теперь один в темноте, сиротка, спрашиваешь, дьявол ли я, да только не помнишь, что нет дьявола здесь, кроме тебя самого… говорим лишь с отражениями… сжечь ведьму, сжечь ведьму, сжечь… я видел пожар, змею… видел себя.

Себя… себя… себя… — зашептало эхо.

Пуговица выпала из пальцев. Звон в голове стал невыносимым, и сквозь него острыми осколками начали проступать образы. Я начал вспоминать.

Всё разом.

Как стоял перед покосившимся пятистенком и разговаривал с отражением. Как возвращался во двор и поднимался на веранду. Как, вглядываясь в темноту гостиной, переминался с ноги на ногу и стучал в окно. Как смотрел на Лиду, которая спускалась по лестнице, подсвечивая себе телефоном, а затем долго прислушивалась. Как она смотрела в сторону угла с зеркалами и что-то шептала.

Вспомнил, как подходил к двери и дёргал за ручку. Как стучал в дверь, поняв, что жена заперлась изнутри. Стучал громко. Нагло. Трижды.

Вспомнил, как Лида открыла дверь. Отшатнулась.

— Ты обещал…

— Я должен тебя спасти.

Испуганный крик.

— Не прикасайся ко мне!

Вспомнил, как нёс её по двору. Как спускался в погреб. Запах березовых веников, перемешанный с запахом сырой земли. Как ломал доски и как тащил жену на себе через пещеру, пачкая штаны и ботинки в грязи.

Вспомнил огоньки свечей — сотни огоньков, которые выстраивались в длинную дорожку из света, сквозь которую я нёс Лиду к престолу. Нёс в темноту, во мрак, в бездну — туда, куда не дотянется даже смерть. Вспомнил могильный запах, который становился вся тяжелее и давил со всех сторон одновременно.

— Здесь она тебя не найдёт, царевна. В белом камне она тебя не достанет. Помнишь, ты сама рассказывала, как бабушка пряталась от смерти в подполье? Здесь, под землёй, царь тебя сохранит. Царь помилует. Я вернусь, царевна… Скоро вернусь.

Вспомнил, как поднимался обратно и закрывал сарай. Как стоял на веранде и курил. Как держал в руках берёзовое полено.

— Лотов? Ты? Что у вас тут случилось?

Вспыхнувший огонёк — зажженная спичка. Перепуганное лицо Филата. Мой собственный голос:

— Невесту под землю увёл, осталось кота изловить… Царь помилует.

Вспомнил, как бил Витю по голове. Как он падал на крыльцо. Как я смотрел на его обездвиженное тело и ждал в темноте дальше, пока не явится кот.

Вспомнил, как на веранду запрыгивал Ирис.

— Иди сюда, котик… У меня для тебя угощение…

Вспомнил, как хватал его за шкирку и пихал в мешок из-под картошки, который нашёл там же — на веранде. Как хрипел кот и рвал когтями манжет моей куртки, но плотную мешковину разорвать уже не мог. Как я оставил мешок рядом с калиткой двора, а сам вернулся обратно к пятистенку, к замершему перед окном духу, вышедшему из тела, и как махал рукой отражению.

Вспомнил вопрос участкового:

«Ты чего грязный такой? Где извозился?»

Колокол ударил ещё раз, и расколотое сознание посыпалось стеклянной крошкой, рождая в голове звук змеиной трещотки. И сквозь этот стрёкот дьявол продолжил шептать:

— Поймал, котик. Всех поймал. Всех коготочком сцапал. Душу… и ту в темницу отвёл. Не переживай, всё правильно сделал, сиротка. Не побоялся ни тени, ни могилы, ни камня — пришёл к сердцу Рощи. Принёс душу царю, лишь бы смерть обмануть. Такова наша судьба, котик. Таково предназначение — жертвовать. Любим мы ведьму с беспамятства до беспамятства, одной лишь ей верим, а она нас по кругу водит, и только света боится. Огня боится. Ведь только огнём её прогнать мы и можем, и прогоняем, и зажигаем этот огонь раз от раза. Мы всегда воскресали, сиротка, всегда неслись прочь от проклятой старухи. Гнали её своим пламенем — небесным светом, который раз за разом несли, обливаясь кровью. Ведь мы и есть истинные цари, сиротка. Хозяева Рощи. Отцы, мужья и сыны общей матери, общей родины, общей души…