Лин Яровой - Прогулки по лунным дорогам [СИ]

Успокоился? Как, чёрт возьми, я могу успокоиться? Ответь мне, Мириам, какого дьявола я должен быть спокойным, если все вокруг считают меня покойником?! Мама считает меня покойником! Алиса и Олеся считают меня покойником! Я не могу позвонить им. Не могу сказать, что всё это — неправда! Потому что, если я сделаю это, весть о моём воскрешении моментально разлетится по стране, и Ольгу выставят обманщицей, опозорив на весь мир. Журналисты с удовольствием будут смаковать эту новость: «Мошенница Авалова придумала смерть мальчишки, чтобы раскачать лодку».

С другой стороны, какая разница? Почему я должен беспокоиться об этом?

Потому что Ольга была твоим другом…

Я знал её пару часов!

Ты сам говорил, что время не играет роли…

Но сёстры! Я не могу их бросить!

Уже бросил.

Это неправда!

Правда, Полянский. Ты прекрасно понимаешь, о чём я. Неужели ты надеялся вернуться? Неужели думал, что сможешь оживить меня и при этом возвратишься домой? Как ты себе это представлял, Полянский? «Знакомься, мама. Это Мириам, моя девушка. Мы встретились с ней в сновидении. Кстати, я убил человека, чтобы она обрела плоть». Так ты это видел?

Мириам материализовалась в паре шагов от меня. Положила ладонь на плечо.

— Смирись, мой дорогой. Теперь ты мёртв для семьи.

Рука Мириам была холодна, как и бледно-голубое сияние, которым светилась черноволосая.

— Взгляни на это с другой стороны. Есть и плюсы.

«Плюсы? — спросил я мысленно. — Какие могут быть плюсы?»

— Теперь ты свободен. Никем и ничем не связан. Признайся, что в глубине души ты мечтал об этом. Мечтал стать мертвецом. Хотел превратиться в тень, что идёт по миру, не оставляя следов. Ведь это правда, мой дорогой… Смерть всегда преследовала тебя, всегда шла по пятам. Закравшись в мысли однажды, она рождала сомнения.

«Я победил тот свистящий шепот».

— Речь не о третьем. Совсем не о нём. Тот, кто был побеждён, уже не вернётся, ты прав. Но есть и другие стражи. Они ещё внутри. Они раздирают твоё сознание когтистыми лапами. Выжигают душу. Ты не сможешь победить всех, цепляясь за жизнь. Ты должен освободиться, мой дорогой.

«Чёрт, Мэри! Почему ты вечно говоришь загадками? Почему никогда не говоришь напрямую? Зачем нужны эти ребусы, аллюзии и недосказанности? Почему ты морочишь мне голову?»

— Потому что я и есть морок. Я — лишь твой сон.

«Это неправда! Неправда. Ты всегда была настоящей, не нужно передёргивать».

— Я настоящая. Разве я отрицаю?

«Не понимаю, Мириам… Ничего не понимаю. Мы просто ходим кругами. Повторяем одно и то же. Умоляю, скажи, что от меня требуется?»

— Спи, мой дорогой, — ласково прошептала Мэри. — Ты очень устал и должен поспать. Посмотри на небо. Видишь? Солнце давно опустилось за горизонт. Сияет луна. Это значит, что наступило время для сновидений. Отправляйся спать, мой дорогой… Возвращайся в палатку. Завтра мы начнём всё с начала.

И я подчинился. Сделал то, о чём она просила. Как и всегда.

Зашёл в палатку и, едва коснувшись щекой мокрого спальника, с наслаждением почувствовал, как весь мир растворяется, погружаясь в сладкое безмолвие и темноту.

А потом была дрожь. Оглушающая, парализующая, выбрасывающая из тела дрожь. Мышцы оставались в покое и вместе с тем вибрировали так, словно через тело пропустили всё электричество города. Я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, ни даже зрачками глаз. Я видел, как надвигается темнота брезентового потолка, чувствовал, как неведомая сила поднимает вверх… Чьи-то руки легли на плечи. Медленно потянули по воздуху, раскручивая над землей.

Это был паралич. Чертовски сильный сонный паралич. От вибраций закладывало в ушах, а тело отказывалось повиноваться. Точнее, оба тела. Сознание прыгало то к физической оболочке, то к астральной проекции, и я не мог сосредоточиться. Не мог отдать мысленный приказ и вернуть контроль над движениями. Вместо этого лишь наблюдал, как ежесекундно меняется картинка — то видел чёрный потолок и собственные ноги, то вновь лежал на спальниках и смотрел, как моя душа, обезумев, кружится по палатке — как панночка, только без гроба.

Наконец, мой призрак сделал последний вираж и стрелой вылетел из палатки. Вместе с ним вылетело и сознание. Я вернулся в привычное состояние сновидения. Вот только двигаться всё ещё не мог, как бы ни напрягал волю.

На площади клубился туман. Невидимые руки тащили меня головой вперёд. Я смотрел в небо. А может быть и вниз, чёрт его знает. В этой белой завесе я не смог бы разглядеть землю, даже если б она находилась на расстоянии вытянутой руки.

Я хотел позвать Мириам, но губы не шевелились. Тогда позвал её мысленно. Ответа не последовало. Невидимые руки ещё сильнее сжали плечи и впились ногтями под кожу. Или когтями. Эти руки волокли меня по воздуху. А туман сгущался, сгущался, сгущался, обволакивая тело подобно тому, как дымка на кладбище обнимает холодный гранит. Та самая дымка, что поднимается над жухлой травой и похожа на пар, идущий из-под земли… Пар, порождаемый дыханием мертвецов. Но в отличие от тумана погостов, пелена на площади была обжигающей. Едкой и вязкой, словно дым от пожара.

Я увидел, что вокруг горит лес. Кривые березы стояли объятые пламенем. Они не падали, не ломались, но беспрерывно горели, исходя зловонной серой массой, по запаху напоминающей плавленую резину. Я увидел, что вокруг раскиданы чадящие чёрным покрышки и стоят металлические ржавые бочки, внутри которых тлеют сырые штакетины. Отовсюду доносилось бряцанье ксилофона и летали белые электронные светляки; и на деревьях висели драные баннеры, плакаты и флаги, а рядом с ними висели люди в полицейской одежде, и щиты валялись под безвольно тянущимися к земле берцами. И дым сгущался, сгущался, чернел, обретал форму, превращаясь в длинное, извилистое существо с семью головами и склизкою чешуёй.

Смотри на него. Смотри.

Одна из глав уже тянется ко мне, щёлкает зубами, и из пасти её вырывается пламя и дым, обжигая ноги. Невидимые руки держат меня всего в паре метров от змея. Я вижу каждую чешуйку, каждый коготь на жилистых лапах. Его шеи извиваются, словно клубок запутавшихся гадюк, и я замечаю, что не на каждой есть головы. Не хватает четырёх. Там, где они должны быть — не до конца зарубцевавшиеся, гноящиеся культи. Из оставшихся глав я вижу лишь две.

Последняя — позади меня.

Невидимые руки сжимают так сильно, что чувствую, как ногти царапают мне кости.

Змей подползает всё ближе, и одна из голов — та самая, из которой валит пламя и смердящий дым, нависает над лицом. Глаза чудовища затянуты белой пленкой. Они плотные, словно бусинки. Такие глаза бывают у зажаренной на сковородке рыбы.

Чудовище раскрывает пасть. Я чувствую жар и удушье.