Джанет Уинтерсон - Целую, твой Франкенштейн. История одной любви [litres]

– А, доктор Шелли! Ты воспринимаешь все слишком буквально. Полвека назад сердечные трансплантаты казались фантастикой. А еще через полвека нейроэмуляция превратится в рядовой процесс.

– Ну и какая от нее польза?

– Что значит «какая польза»?

– Для человечества? Все наши ошибки, спесь, откровенная глупость, предубеждения, жесткость! Неужели ты и правда хочешь, чтобы появились улучшенные люди, суперлюди, люди с перенесенным сознанием, вечные люди со всем их дерьмом? В духовном и нравственном плане мы едва выползаем из первобытного моря на сушу. Человечество еще не готово к будущему, о котором ты мечтаешь!

– А когда мы были готовы? – разводит руками Виктор. – Прогресс дается ценой несчастных случаев, ошибок, сделанных в спешке, и непредвиденных последствий. И что с того? Выходя утром из дома, мы не знаем, что нас ждет. Мы просто выходим и все.

– Тогда выше голову! – пытается каламбурить Рон.

– Заткнитесь уже, Рон! – огрызаюсь я.

– Нет, я не заткнусь, чертова Мэри! – вспыхивает он. – И я желаю знать, что будет, когда эта штуковина, как вы там ее называете, iHead , или Джек, оживет?

– Я получу Пулитцеровскую премию, – отзывается Полли.

– Если мне удастся хотя бы частично восстановить мозг Джека, дальше придется искать живого добровольца, который согласится участвовать в эксперименте.

– То есть обречь себя на верную гибель?

– Ради вечной жизни. Неужели тебе не захотелось бы рискнуть? – спрашивает меня Виктор.

– Нет! Мне не нужна вечная жизнь. Она и так слишком сложна, – говорю я.

– Тебе не хватает честолюбия. Или мужества, – порицает Виктор.

– А может, я просто не хочу становиться постчеловеком [100] Постчеловек – гипотетический образ будущего человека, который отказался от привычного облика в результате внедрения передовых технологий информатики, биотехнологии и медицины. .

– Предположим я соглашаюсь, и вы сканируете мой мозг. Думаю, со мной это займет не слишком много времени. Вот меня, наконец, отсканировали, и что мне делать целыми днями? – спрашивает Рон.

– Что делать?

– Ну да! Для меня, как и для множества других людей, мозг – не самое главное в жизни, ведь там мало, что происходит. Если от меня оставить один мозг, зрелище выйдет жалкое.

– Когда ты устремишься в Рай, тела уже не будет, – заявляет Клер.

– Это другое, – возражает Рон. – Господь укажет, чем мне заняться. В Раю я не захочу сэндвич с ветчиной, горячую ванну или передернуть с утра пораньше…

– Рон!!!

– Все-все, Клер. Я просто хочу, чтобы проф уловил мою точку зрения.

– Вообще-то Рон дело говорит, – замечаю я. – Что случится со всей массой человеческих мозгов, оказавшихся без плоти? Станут ли их выгружать в тела-носители, допустим, каждое лето? И вот эти существа объедаются китайской едой навынос и равнодушно трахают друг друга. Но сознание сохранит память о родном теле, так почему бы не предположить, что нам будет не хватать наших тел?

– Тебе не хватает прежнего тела? – спрашивает меня Виктор.

– Нет. Жизнь в чужой оболочке мучительна. Нынешнее тело меня устраивает, и я не хочу с ним расставаться.

– Оно тебя устраивает в нынешнем виде? Или стареющее и увядающее тоже?

– Конечно, в нынешнем виде.

– В этом-то и проблема, – говорит Виктор. – Мы не можем вечно существовать на Земле в человеческом облике. Единственный способ успешно колонизировать космос – изменить свою форму. Оказавшись вне человеческого тела, мы выдержим любые атмосферы, любые температуры, нехватку воды и пищи. Нам станут подвластны любые расстояния – лишь бы имелся источник энергии. Во всяком случае, возможность стать улучшенным человеком, обладающим вечной молодостью и красотой, представится далеко не каждому. Я не исключаю, что лет через двести им надоест и это. Вечность покажется ловушкой. Молодость и красота хороши для рок-звезд и поэтов. Но самые смелые понимают: лучше умереть, пока не стало слишком поздно.

Мы в дне пути от Пизы, но даже спасшиеся после кораблекрушения на острове где-нибудь на юге Тихого океана не смогли бы оказаться дальше от благ цивилизации. Сан-Теренцо. Босые женщины, голодные дети. До ближайшего городка Леричи добраться можно только на лодке. Ни единого магазина на три мили вокруг. И наш дом… ненавистный дом с пятью мрачными арками, выходящими на залив. На первом этаже царит грязь: песок вперемешку с водорослями и кусками рыбацких снастей. Второй этаж словно темная пещера. Комнаты крохотные и неуютные. Вилла Маньи. Мертвенно-белая и печальная. Шелли был от нее в восторге.

А я впала в какое-то оцепенение. Шел третий месяц моей очередной беременности. Я снова носила в себе… Что? Очередную смерть? Бог свидетель, ради жизни я поставила на кон собственную жизнь. Я сбежала с ним из дома, любила его, носила под сердцем его детей. На любой вопрос – «Сможешь? Сделаешь? Рискнешь со мной?» – я неизменно отвечала: «Да»!

Общество наказывает мужчин и женщин по-разному. Где бы ни появлялись Шелли и Байрон, неизменно происходил скандал, но их все же считают людьми! Мужчин не обзывают «гиенами в юбках» [102] «Гиеной в юбке» назвал английскую феминистку и философа Мэри Уолстонкрафт ее современник, писатель Гораций Уолпол. лишь за попытку жить своим умом! И не называют «нелюдьми» за то, что они любят так, как прикажет сердце. Мужчин не бросают без гроша в кармане, если женщине вдруг вздумается уйти. (Да и какая женщина уйдет, не раздумывая? Даже самая горемыка, даже та, которую били и истязали.)

Клер по-прежнему с нами. Она родила от Байрона дочь. Клер понесла дождливым летом, когда я начала сочинять «Франкенштейна». Байрон велел отослать девочку в монастырь, чем обрек бедняжку на верную смерть. Монастырь! Какое отношение имеет Байрон к монастырю? Какое право он имел отнять дитя у матери? Увы, полное право. Таков закон. Ребенок является собственностью отца. Когда нужно, лорд Байрон поддерживает закон. Да и не только он. Революционеры и радикалы бунтуют, пока дело не коснется их собственности (к коей относятся женщины и дети). Пока под ударом не окажется то, что им действительно дорого. Пока им не перейдут дорогу. Боже! Неверность, равнодушие, бесчувственность! Великий боже! Бесчувственность поэтов!

Сколько «великих» творцов? Сколько мертвых, обезумевших, брошенных, забытых, обвиненных и падших женщин? Я искренне верила, что Шелли другой. Он говорил о свободной любви. О вольной жизни. Да, для него она такой и была, а я за эту волю заплатила сполна. Харриет, его первая жена, тоже. Она наложила на себя руки. Но здесь нет моей вины. Женщины всегда обвиняют друг друга. Хитрый трюк, который проделывают с нами мужчины. Переиначивая знаменитую фразу, скажу: cherchez l’homme [103] Cherchez l’homme ( фр .) – ищите мужчину. .