Джанет Уинтерсон - Целую, твой Франкенштейн. История одной любви [litres]

– Виктор, ты расстаешься со мной?

– Мистер Уэйкфилд, сэр!

Мой сон прервал голос слуги. Еще не рассвело, и фонарь в его руке отбрасывал причудливые тени на деревянные панели на стенах моей комнаты.

– Он исчез, сэр! Сбежал! – взволнованно проговорил слуга.

– Кто исчез? Кто сбежал?

– Виктор Франкенштейн!

Сон как рукой сняло. Ледяной пол обжег босые ступни.

– Как такое возможно?

– Он не оставил никаких следов! Словно и не был здесь никогда.

Я вставил ноги в тапочки и набросил шлафрок. Освещая себе путь неяркими лучами фонаря, мы со слугой отправились по длинным неотапливаемым коридорам. Со всех сторон раздавались стоны душевнобольных. Они не следуют привычному ритму дня и ночи, а живут в своем особом цикле. Каждое помещение здесь надежно запирается. Однако Виктора Франкенштейна на правах особого гостя разместили в жилом крыле. Ему выделили хорошую комнату с деревянной кроватью и матрасом, набитым конским волосом, а не металлической кроватью с лежанкой из сена. В комнату также поставили письменный стол с лампой и удобный стул.

Несколько месяцев наш гость жил тихо, пребывая в мире и согласии с собой, и после визита миссис Шелли по-прежнему вел себя спокойно. Видения чудовища больше не приходили к нему. Я начинал верить, что в голове у Виктора Франкенштейна прояснилось, и вскоре его можно отпустить. Порой мы вместе совершали обходы, и Виктор помогал ухаживать за пациентами, делая это деликатно и терпеливо. Признаюсь, он выглядел не безумнее тех, кто свободно передвигается по Лондону.

Мы открыли дверь комнаты Виктора.

– Вчера вечером она была заперта? – спросил я.

– Я лично запер замок, сэр, – отозвался слуга.

Комната оказалась совершенно пуста. Одежда, бумаги и кожаный мешок исчезли. Одиноко стоял докторский саквояж. Подсвечник. Аккуратно застеленная кровать.

– Даже если комната случайно осталась не заперта, и Виктору удалось выбраться, как он сумел выйти из здания? Сторож стоял у ворот?

– Да, сэр.

– Трезвый?

– Полагаю, да.

– И ворота были заперты?

– Да. Как и сейчас.

– Что побудило вас отпереть дверь? – поинтересовался я.

– Я заметил под ней полоску света, сэр. Причем света настолько яркого, что я испугался, не поджег ли себя ли наш гость.

– Свет?

– Ослепительный. – Слуга замялся. – Но…

– Да? Смелее, продолжайте.

– Дверь оставалась запертой.

– Значит, он сбежал еще днем. А вы потом закрыли пустую комнату. Другого объяснения нет.

Слуга яростно замотал головой.

– Мистер Уэйкфилд, сэр, вы сами видели этого господина вечером во дворе для прогулок.

– Да, вы правы. – Я припомнил, что действительно видел Виктора.

На лице моего слуги отразился страх.

– Безумцы порой очень хитры, – попытался успокоить его я. – Не спорю, ловко проделано. Однако не бойтесь, скоро мы обнаружим беглеца!

«Любезная миссис Шелли…» – вывело мое перо. Но что я ей скажу? Человек, который не существовал, исчез?

«Любезная миссис Шелли! Вскоре после вашего визита человек, назвавшийся Виктором Франкенштейном, героем вашего замечательного произведения… ИСЧЕЗ».

– Почему мы сидим по щиколотку в воде в имитации под бар пятидесятых и пьем теплое пиво? – возмущается Полли Ди.

– Это не имитация. Бар настоящий, – поясняю я. – Считайте, что мы вернулись в прошлое.

– Кто бы знал, что будущее окажется похожим на 1959-й! – восклицает Полли.

– Можем перекинуться в карты, чтобы скоротать время, – предлагает Рон.

Потолочные лампы льют бледно-желтый свет. Небольшие круглые столики с коричневыми разводами, картонки под кружки с изображениями самолетов ВВС Великобритании. Мишень для игры в дартс, колода карт, пара настольных игр, покрытое слоем пыли пианино, старые пивные краны на барной стойке, портрет Уинстона Черчилля и календарь с фотографиями одетых девушек. Шестидесятые здесь пока не настали…

– Кто-нибудь знает истории про привидения? – интересуюсь я.

В ответ ловлю недоумевающие взгляды.

– Хотите, почитаю что-нибудь из моих стихотворений? – спрашивает Рон.

– Пожалуй, не стоит, – подает голос Клер.

– Клер, – обращается к ней Полли, – если вы верите, что после смерти попадете в рай, то станете ли искать способы продлить земную жизнь? Например, Свидетели Иеговы против переливания крови и прививок. Зачем вам генная инженерия, если она отдаляет воссоединение с Иисусом?

– Если бы вы читали Библию, мисс Ди, то знали бы, что великие ветхозаветные праотцы, известные своим благочестием, жили долго и не болели, – отвечает Клер. – Мафусаил, старейший человек в Библии, почил в возрасте 969 лет.

– Представляю размеры его именинного пирога! – хмыкаю я.

– Можете сколько угодно насмехаться, но евангельская церковь приветствует долголетие, – сухо замечает Клер.

Мне уже не до смеха. Миллионы религиозных фанатиков и гомофобов, готовых сжечь всех грешников в адском пламени, смогут доживать до 969 лет?! Раньше можно было надеяться, что полные ненависти белые парни, наконец, вымрут, а новое поколение станет мыслить более прогрессивно. А теперь…

– Заявляю как врач: ни одна манипуляция с телом не проходит бесследно. Интересно, как наш организм отреагирует на попытку обратить процесс постепенного распада вспять? Я трансгендер, а значит, пожизненно буду принимать гормоны. Скорее всего, с возрастом это плохо скажется на здоровье и укоротит мою жизнь. Когда мужчина превращается в женщину, ему удаляют член и делают влагалище. Однако тело воспринимает новую полость как рану, которую приходится промывать и обрабатывать. В моем случае, при переходе из женщины в мужчину, мужественность обеспечивается регулярным поступлением тестостерона, однако тело знает, что оно родилось иным. Парадокс в том, что чужое для меня тело было как раз своим для моего организма. В результате изменений мой разум успокоился, зато биохимия организма взбунтовалась. Очень немногие знают, какой ценой дается такая жизнь.

– Рай, вы смелый человек! – неожиданно говорит Рон.

– Спасибо! – Я смотрю на него с удивлением.

На лице Рона выступила испарина. Видимо, бедняге не по себе.

– Ну хорошо, допустим люди освоили перенос сознания и существуют вне тела, как же тогда знакомиться по интернету? – спрашивает Полли Ди. – В смысле, больше никаких фотографий: ведь мы лишимся внешности!