Генри Олди - Черный ход [СИ litres]

Площадь? Грозовая туча, сэр! Вот-вот она родит молнию, грянет выстрел – и начнется мясорубка. Большая неудача, говорил мистер Пирс. Орел и решка, верх и низ. Это уже она или еще нет? Здесь меньше народу, чем было на промысле…

– Бойня, – вползает в уши Джоша старческий шепоток. Дребезжит, похрипывает. – Скоро, на подходе. Я чувствую, да! Они близко: затаились, ждут…

В центре тучи, в тихом «глазе урагана» стоит мистер Пирс. Нет, мистер Пирс стоит на балконе. Нет, на балконе – тело, а здесь, на площади – душа, настоящий Бенджамен Пирс. Призрак колеблется, словно от ветра. Еще минута, и порыв унесет мистера Пирса прочь, разметает в клочья, развеет без следа.

Джош подходит ближе. Заглядывает бедолаге в лицо.

– Эй, вы! – кричит с балкона тело. – Не топчитесь по моей шляпе!

Душа не смотрит в сторону тела. На Джоша она тоже не обращает внимания. Одежда на этом несчастном Пирсе истрепалась, истончилась до невозможности. Голова стремительно лысеет, седых прядей убавилось, язв на лице, напротив, стало больше. Ресницы слиплись, под глазами – потеки желтого гноя: свежие поверх засохших.

На старика трудно смотреть без содрогания.

Но Пирс, похоже, еще сохранил способность видеть. Взгляд его устремлен на шляпу, свалившуюся с головы тела, захваченного тахтоном. По этой шляпе без зазрения совести топчутся, отступая к мэрии, братья Сазерленды. Окрик пропал втуне: братьям не до заезжего саквояжника. У Сазерлендов есть дела́ поважнее оброненной шляпы.

А у призрака нет де́ла важнее.

В гноящихся глазах старика плещется вожделение. Так пьяница без цента в кармане смотрит в баре на заветную бутылку. Так старатель, не намыв за месяц и крупицы золота, глядит на самородок весом в добрых три унции [41] 1 унция = 28,349 г. , блестящий на ладони удачливого соседа. Шляпа, понимает Джош. Это его шляпа. Не тахтонья – его, настоящего Пирса. Взять шляпу в руки. Ощутить под пальцами ворсистую жесткость. Водрузить на голову. Шляпа измята, растоптана, в пыли и грязи? Какое это имеет значение, сэр! Шляпа в руках, на голове – возможность хоть на миг почувствовать себя живым, восхитительно плотским…

Вот чего жаждет несчастный призрак. Вот что ждет Джоша в ближайшем будущем.

– Вижу их, чую, – бормочет Пирс, приплясывая над шляпой, желанной и недостижимой. – Ждут, сукины дети, ждут! В аду, в кромешной бездне. Мы над ними ходим, они под нами ждут. Скоро, скоро! Прячутся, затаились. Готовы сорваться с места…

В иной ситуации у Джошуа Редмана возникли бы большие сомнения насчет душевного здравия мистера Пирса. Но где ты, иная ситуация? Правда, те тахтоны, которых видел внизу, под нефтепромыслом, сам Джош, больше походили на испуганных беженцев, а не на бандитов, ждущих в засаде почтовый дилижанс.

«Погодите, сэр! Придержите коней! А кто сказал, что мы с Пирсом видели одних и тех же тахтонов?!»

– Выпил меня! Всего выпил, – бормочет Пирс.

Что-то капает с его лица в пыль.

– Оставил на донышке. Глоток, другой…

Капли шипят, испаряются.

– Я теперь он, я слышу! Вижу! Нюхом чую! Слышу, как он, вижу, как он… Рядом, близко, скоро. Бойня, черный ход. Не доживу, нет…

Выпил, содрогается Джош. Тахтон надел тело мистера Пирса, словно костюм из твида, а теперь допивает из Пирсовой души последние соки, как паук из мухи, угодившей в его сети. Чем меньше остается Пирса, тем больше становится тахтона – и в самом Пирсе в том числе. Скоро никакого Пирса не останется, будет только тахтон и его адская семейка, эмигрировавшая на Дикий, на благословенный Запад…

Беженцы и бандиты.

Семья Джошева тахтона и близкие тахтона Пирса.

Одних вожак привел к золотому руднику – ждать, пока он не застолбит права на участок. Индейцы? Отобрать, выдурить, умыкнуть землю у пустоголовых дикарей, которых и за людей-то считать грех – вперед, друзья, все золото наше! А неподалеку за холмом притаилась банда лихих парней. Ждут, когда придет их час. Намоют простофили золотишко, сложат в переметные сумки – тут и нападут со спины, погонят прочь. Кто станет ерепенитья, схлопочет пулю.

Греби добро лопатой!

У них в аду – как у нас на фронтире. Облапошил? Подставил? Нагрел? Вот ты и на коне, сэр! Тебе весь куш и достанется.

– Мистер Редман? – гремит с небес. – Как я рад вас видеть!

Не иначе, Господь Бог оглянулся.

Танец лодочника. – Призрак виселицы. – Именем закона! – Коня на скаку остановит. – Возьми его прямо сейчас. – Вверх по рекам Огайо.

– Будь начеку, – предупредил Пирс.

Мэр рассмеялся:

– Боитесь, мистер Нинимби?

– Боюсь, – согласился Пирс.

– Чего? Что случайная пуля залетит на балкон?

Мэр картинно оперся о перила:

– Не бойтесь, компаньон! Я ведь сказал, что это мой город? Пули здесь летают только туда, куда укажет Фредерик Киркпатрик. А на этот балкон они даже носу не кажут!

– Будь начеку, – повторил Пирс, обращаясь к Рут. Похоже, он не слышал слов мэра, а может, не придал им значения. – Сегодня не тот день, чтобы спать на ходу.

Его лицо, подумала Рут. Я уже видела такое лицо.

Отец, увлекавшийся шахматами, возил Рут, восьмилетнюю девочку, в Бирмингем, город в штате Алабама. Она отлично помнила всю поездку – истинный праздник для ребенка, папиной любимицы. Но еще лучше Рут запомнилось лицо Пола Морфи, шахматного гения, дававшего в Бирмингеме сеанс одновременной игры вслепую на восьми досках. Тонкий нос, красиво очерченные дуги бровей, волосы небрежно падают на уши… Все это мисс Шиммер восстановила в памяти лишь потом. А тогда она видела ожившую сосредоточенность, выходящую далеко за рамки человеческого внимания. Какие-то процессы происходили, невидимые детскому глазу, и Морфи следил за каждой песчинкой, каждым дуновением воздуха, каждой каплей, складывая их в невероятные комбинации. Рут еще сказала отцу, что так, наверное, выглядел Господь Бог в момент творения мира. Отец засмеялся, потом начал журить дочь: скорее в шутку, чем всерьез. Вряд ли святые отцы одобрили бы тебя, сказал он…

Святые отцы еще меньше одобрили бы Рут, узнай они, о чем умолчала мисс Шиммер. В тот момент она думала не только о Боге. Дьявол, замышляя мятеж против Создателя, пожалуй, тоже был похож на тогдашнего Морфи.

Став взрослой, Рут узнала, что Пол Морфи замкнулся в кругу родных и близких, одержим тяжелейшей манией преследования. Гений превратился в безумца, если, конечно, Морфи не был безумцем с самого начала…

– Здесь этот безумец. Видишь?

Кивком головы Пирс указал вниз.

Сумасшедших внизу хватало, причем вооруженных. Но отчима интересовал один – долговязый стрелок с воротничком священника. Пастор подошел в разгар суматохи, незамеченный остальными. Сейчас он стоял возле проулка, где ранее скрылся Хвост Оленя, и играл на губной гармошке.