Хелен Тодд - Призрачные нити [≈ За пеленой северного тумана] [litres]

– Любая смерть из твоих рук.

Тодор машинально сжал небольшой бутылек с зельем, без раздумий, без сомнений. На губах отчетливо выделялась пряная острота ментола. Она перекрывала все остальные ингредиенты.

На время зрение болезненно восстановилось. Слишком четко. Все просто: в утонченных чертах ни испуга, ни смущения. Никаких эмоций, ничего, что он мог бы увидеть, за что зацепиться. Мари смотрела так, будто его и не было, словно сквозь. Он был благодарен за эту нейтральность, в какой-то мере за безразличие. Светлые волосы рассыпались по плечам, как только ведьма наклонилась, чтобы забрать остатки зелья. Ни одного прикосновения. Тодор не чувствовал это болезненное тепло вновь. Не ощущал близости, все вскользь, как иллюзия, только без эмоций. Как пустота.

– Тебе не привыкать ничего не чувствовать.

Мари спрятала бутылочку в карман. Ее взгляд оставался таким же безразличным, равнодушным, чужим. Было вязко, душно. Но боль исчезла. От нее осталось эхо, так же, как и от эмоций. Ничего не осталось.

– Мои тоже не прочитаешь. Ничьи, пока отвар будет действовать – ты ледяной король. А сказочные персонажи не могут ни умереть, ни проснуться, они – текст. Не больше, чем просто слова. Буквы, которые в сердцах читателей рисуют призрачные замки.

Еще пару минут назад он мог узнать все, о чем она думает. Заглянуть в любые уголки ее души, вывернуть эмоции. Но теперь… в этой пустоте, серости, безразличии. Эти тонкие руки, шелковые волосы, странный взгляд. Где узнать, что это значит? Кто она, если нет привкуса горечи? Кто он, если нет больше долга? Нет ничего.

Ни на что не будет ответа. Никто не впускает в свою душу, пока не сломаешь тонкую защиту. Тодор знал – он может ее уничтожить. Не заглядывая в глаза, не изучая ее слабости. Нет ничего проще, чем сломать того, кто прячет свои эмоции. Хотелось вернуть ту боль, которая была с ним пару минут назад. Она оставалась его контролем, линией, через которую не переступить. А сейчас… так легко распахнуть окно, вдохнуть холодный воздух и уничтожить все то, что могло связывать его с этим городом. Не стоит упиваться этой мнимой свободой. И вампир молчал. Хмурил брови, криво улыбался, вытирая остатки крови с губ. Знал, что нет границ, но за окном и без того слишком темно.

– Уходи.

Тодор встал с дивана и застыл, заглядывая в ее глаза. У нее было время передумать, покинуть кабинет. Просто закрыть дверь и знать, что эта ночь пройдет спокойно. Но Мари испытывала его терпение. Хотя сейчас он с уверенностью сказал, что она играет с судьбой, отлично понимая, что, убрав зельем его боль и эмоции, дала свободу.

– Не ставь меня перед выбором, если знаешь, что без зелий захлебнешься собственной кровью. В тебе слишком много магии. Настолько, что даже без боли и эмоций тебе не хватит сил это контролировать. И Тай знает. Никакой блок, никакой договор не прервет вашу взаимосвязь. Жив ты – жив он.

Мари, словно чувствовала, как все вокруг расплылось, крепко сжала его плечо и заставила сесть вновь. Он чувствовал, как зелье выжигало горло, как горький привкус заставлял сжимать челюсти. Ощущал горячие пальцы, которые убрали волосы с его лица. Ведьма шептала заклинания, и боль раз за разом возвращалась. В чем чертов смысл был ее убирать? Теперь, с непривычки, после паузы, ее волны ощущались сильнее, отчетливее. Тодор задыхался. Знал, что не тонет и при этом не мог вдохнуть.

– Два темных источника в одних руках… ты точно спятил, соглашаясь на это. Неужели чужие жизни важнее твоей?

– Это уже не моя война.

Зелье действовало. Его успокоение обволакивало, вновь возвращало трезвость. Хотелось дышать глубже, наслаждаясь холодным воздухом и ароматом дождя. Мари наверняка открыла окно. Слишком предусмотрительно, уверенно.

– Пока ты в Нордвуде – твоя. Пока ты жив – тоже. Следующее зелье лишит тебя рассудка. На время. Извини, их нельзя повторять – не будут действовать. Чем дальше, тем хуже. Но ты же знал, на что шел.

Тодор не боялся себя, даже если внутри слишком темно. Он не был уверен, что с Мари ничего не случится. Вот только новая порция зелий стерла все мысли и переживания. Самая длинная ночь все еще оставалась впереди.

Ненависть к слабости, нерешительности, собственной боли и беспомощности. Тодор терял рассудок от невыносимых ощущений, лишь на время забываясь под сильными, но уже едва работающими зельями. Темнота окутывала его веки, лишала зрения, напоминала о ноющем теле. Он не мог дышать: каждый глоток отзывался пламенем в груди. Больше не мог открыть глаза и, не обращая внимания на успокаивающие прикосновения, рассмеялся, захлебываясь собственной кровью. Голова, легкие, ребра… его разрывало изнутри, магия брала свое, хотела получить больше, переполнить его до краев, вытравить из него дурманящий морок, но этого мало. Это не поможет.

Он говорил, что-то шептал, ощущая, как кровь просачивается сквозь зубы. Его слова превращались в мрак, смешивались с ночным холодом, становились тьмой. Заклинания не работали, но он продолжал говорить, роняя слова.

Ничего не чувствовал, кроме успокаивающих прикосновений, пробирающих своей мягкостью до костей. Он не помнил, когда ощущал насыщенность, наполненность до краев. И вот сейчас резкая боль лишила его этого голода, жадно захватывая каждую клеточку его тела.

Мари провела с ним почти две ночи. Не обращая внимания на усталость. Тонкие руки, такая хрупкая, как будто прозрачная, она задумчиво подбирала зелья, купируя каждый новый приступ, блокируя последствия, залечивая то, что, казалось бы, невозможно. Иногда ведьма непроизвольно кусала губы – нервничала, лишь бы не ошибиться.

Перед глазами все время стояла прошлая ночь: пляшущие блики от керосиновой лампы, много крови, едва сдерживаемые хриплые крики. Никто не услышит, не узнает. Простое, блокирующее звук заклинание – и особняк все так же спокоен.

– Выпей, знаю, что нет сил, пей.

Мари не приказывала и не просила: ставила перед фактом. Бережно поддерживала его голову, вливая новую порцию жидкости из очередного пузырька. До лечебницы пара кварталов, перемещения не выдержит, да и редкие зелья не будут тратить для сомнительного результата.

Местами он забывался, погружаясь в тревожный, беспробудный, но слишком короткий сон, из которого Тодор упрямо вырывался, не желая смотреть кровавые кошмары. Делал все, лишь бы не видеть чужую кровь на своих руках. Пусть не по его вине, но каждую смерть он записывал на себя, ошибочно полагая, что должен был и мог что-либо изменить. Именно это давало ему жизнь, вело к цели, заставляло действовать, несмотря ни на что. А после вновь отключался, безжизненно замирая.

Кабинет стал для него темницей, комнатой из которой не хватило бы сил выбраться, но и не осталось желания сопротивляться. Это были не кошмары – воспоминания: страшные, слишком яркие, излишне реальные. Но видения медленно отступали под мягкими и теплыми прикосновениями Мари. Она отчетливо знала, как контролировать то, что ему не под силу. Или ему хотелось в это верить.