Нил Гейман - Мифическое путешествие: Мифы и легенды на новый лад [сборник litres]

Поразмыслил Ихак обо всем этом и кое-что придумал.

На следующий же день после Ихаковых похорон, когда Ифанеи – волосы распущены, лицо в знак скорби измазано пеплом – безмолвно, скрестив под собою ноги, сидела на холодном каменном полу своих комнат, к ней заглянул Провозвестник.

– Ифанеи, – объявил он, – я говорил с богом. Отныне должность отца твоего упразднена. Удивляться тут нечему: кабы богу было угодно ее сохранить, он непременно ниспослал бы Ихаку наследника, способного заменить его.

Ифанеи прекрасно знала, что в подобные пустяки бог отроду не вникал – до тех пор, пока жертвы на алтарь поступают без перебоев. На Провозвестника она даже не взглянула и, не сводя глаз с пола, негромко, будто сквозь слезы, ответила:

– На все воля бога.

– Бедная Ифанеи! – продолжал Провозвестник. – Все мы скорбим о смерти твоего отца, но твоя скорбь, несомненно, много сильнее. Какое счастье, что рядом с тобою – родня, которая о тебе позаботится!

На это Ифанеи не ответила ничего.

– Не забывай: я тоже тебе не чужой и очень тебя уважаю.

Но Ифанеи по-прежнему не отвечала ни словом.

– Очаровательная Ифанеи! – воскликнул тогда Провозвестник без тени насмешки. – Возможно, тебе в скором будущем захочется поразмыслить над выгодами тесной родственной связи со мной, а о своих желаниях я расскажу в более подходящее время.

В мешке под кроватью Ифанеи лежала наготове куртка с капюшоном, сшитая из некрашеной шкуры нерпы, и нож из черного вулканического стекла. Отдаленные от Обители Бога места, где Ихак спрятал большую часть своих ценностей, надежно хранились в памяти. Через неделю в Илу придут жители деревень северного побережья, принесут в Обитель Бога обычную дань – туши тюленей и морских птиц. Спустя пару дней они отправятся по домам, и кто сможет заметить в такой огромной толпе еще одного мальчишку?

– Я серьезно подумаю обо всем, что ты сказал, – отвечала Провозвестнику Ифанеи, не поднимая взгляда от пола. – Мой отец не раз говорил о великом к тебе уважении. Как хорошо, что мы с тобою в родстве! От всего сердца благодарю тебя за заботу.

Все это звучало бесхитростно, с какой стороны ни взгляни, и Провозвестник оставил Ифанеи, очень довольный собой.

Как раз в это время бог Ау, наконец, вернулся к Безбожникам и снова поговорил со Стеком. Вскоре «Праведная Месть» под покровом ночной темноты подошла поближе к острову, и Стек сошел на берег.

Каждый год вдоль берега моря тянулась длинная, беспорядочная вереница людей с северного побережья, везущих в Илу дань. На их санях высились груды тюленьих туш, кож, птичьего мяса и яиц, заботливо переложенных мхом. Каждый из путников в свой черед тянул сани с приношениями от собственной деревни, в каждой новой деревне число саней прирастало, и здесь, невдалеке от Илу, процессия превратилась в огромную толпу. Настроения паломников не портило даже то, что половина из них страдала от воздействия чрезмерного количества хмельной браги из водорослей, выпитой накануне. Из-за этакого многолюдства (а также вчерашней браги) появления чужого в своих рядах никто из путников не заметил.

В то время, когда Безбожники вошли в воды Ау, Стек был уже немолод, а за шестнадцать прошедших с тех пор лет изрядно поседел, но в остальном нимало не изменился. А значит, и на жителей Ау был непохож: кожа слишком темна, волосы слишком жидки, черты лица тоже не совсем те, хотя необычной для мужчин с Ау в них могла показаться разве что грубоватая лепка губ да резкость морщин у рта. Капюшон куртки он натянул на самый нос, голову опустил пониже, и те, кто шел рядом, решили, что незнакомец – попросту из другой деревни, а молчаливость его отнесли на счет вчерашней браги и разговорами ему не докучали.

Вокруг простирались земли Ау, ковер из высоких трав, отлого тянувшийся к склонам горного пика, увенчанного ледяной шапкой. Вдоль ручья там и сям торчали чахлые кустики ивняка, но других деревьев на острове не имелось. Повсюду – лишь зелень травы, черный камень да белый лед, и над всем этим нависла серая пелена облаков. Деревни, попадавшиеся на пути, казались не более чем кучками тесно прижавшихся друг к дружке земляных курганов, кое-где укрепленных китовьими ребрами. Заслышав путников, из низких землянок с криками выбегали детишки, одетые в куртки и штаны из тюленьих шкур, но все, как один, босиком. Поток паломников приостанавливался, обращался в буйный людской водоворот. Вслед за детишками из землянок со смехом, оживленно махая руками пришельцам, выходили взрослые, раздавали направо и налево еду и бурдюки – надо полагать, все с тою же неизменной брагой. Затем, будто бы по сигналу, которого Стеку приметить так и не удалось, пара-другая жителей деревни впрягалась в постромки своих саней, вереница паломников снова трогалась в путь, и деревня оставалась позади.

Издалека Илу казался лишь кочкой среди безлесого склона, Обитель Бога – лишь грудой черных камней; над всем вокруг господствовала громада все той же горы да льдисто-голубая речушка, бежавшая с ледника к морю. Подойдя ближе, Стек увидел перед собой всего-навсего очередную россыпь крытых дерном землянок, всего-навсего очередную толпу кричащей босоногой детворы, и только у самой Обители Бога сообразил: да ведь он уже в городе! А он-то думал, будто паломники просто минуют очередную деревню…

Разбившись, точно волна, о сооруженные из китовьих ребер ворота Обители Бога, людской поток хлынул в русла окрестных улиц. Увлекаемый толпой, Стек вскоре оказался на грязной, немощеной площади под открытым небом. Здесь ждали паломников женщины в куртках, расшитых перьями морских птиц, украшенных белыми, бурыми, тускло-зелеными узорами. При виде путников женщины громко, во весь голос запели. Единственным знакомым Стеку словом оказалось «брага» – его он запомнил в первые же часы после того, как примкнул к шествию. Паломники тут же обступили женщин со всех сторон и вроде бы завели с ними отчаянный торг, хотя ничего похожего на деньги Стек в их руках не заметил. Повернув назад, он не без труда протолкался сквозь встречный поток и вернулся к Обители Бога.

К воротам тянулась вереница саней, а многие из тех, кто за ними присматривал, с тоской поглядывали в сторону только что покинутой Стеком площади. Подойдя к мрачному, будто туча, человеку, стоявшему в очереди последним, Стек решительно взялся за постромки его саней, свитые из тонких полосок тюленьей кожи. Паломник тут же расправил плечи, заулыбался и, судя по тону, о чем-то спросил, однако на языке островитян Стек знал всего-навсего несколько слов. Возможно, «да», «нет», или «брага» за ответ бы вполне сошли, но тут лучше всего было промолчать. Старательно пряча лицо под капюшоном, Стек попросту кивнул в сторону площади.