Аарон Драйз - Падшие мальчики

За Комби-Ченс-Кресцент — заброшенный скотный двор. Пропыленная детская площадка у мэрии. Дома как лица мертвых детей с открытыми ртами. Город казался пустым и вялым. Магия, которой он обладал в детстве Маршалла, во сне исчезла. Даже витрина видеопроката, благодаря которому он влюбился в кино, оказалась заколоченной и увитой лозами.

Маршалл моргнул и перенесся в другую часть города.

Он оказался перед свалкой: разбитые грузовики, горы досок. Ветровые стекла в грязи. Он часто играл здесь со своими друзьями, хотя ему и запрещали.

«Это опасно, — говорили родители. — Повсюду стекло. Змеи. Пауки». Но детям было все равно. Приключения того стоили.

Он снова моргнул.

На скамейке у обочины стоит скамейка, изрисованная граффити и заляпанная птичьим дерьмом, рядом находится знак «Автобусная остановка». Отсюда Маршалл уезжал в Мэйтленд — город в часе езды от Джеймсбриджа, — чтобы сходить в кино, а потом и в школу. Он все еще помнил плисовые автобусные кресла и предвкушение фильмов, которые его ждали. Каждый становился дверью в иную, более интересную жизнь, выходом. На этом автобусе он ездил в места, которые и не надеялся увидеть, полные динозавров и космических кораблей с капитанами под командованием Спилберга и Лукаса. Туда, где счастье стоило пять долларов за билет.

На западе загрохотал гром.

Маршалл моргнул.

Католическая школа, куда он ходил ребенком.

Маршалл заметил, что одна из посвященных Ною памятных ленточек запуталась в розовом кусте у кабинета директора. На серебристой скамейке в тени огромного шинуса, под которым он играл в шарики на переменах, сидела старуха.

Он никогда не забывал ее лица.

Маршалл и Клэр решили немного попутешествовать по отдельности, когда поняли, что влюбились. Маршалл еще не готов был оставить приключения и беззаботную жизнь позади. Она отправилась в Ванкувер через Сиэтл, он — во Вьетнам. Они договорились встретиться через месяц. Маршалл тосковал по Клэр: он никогда не думал, что можно скучать по кому-нибудь так сильно. Мечтал коснуться рыжеватых волос.

Почувствовать ее вкус.

Старуха сидела на углу людного рынка в Сайгоне среди отрубленных собачьих лап и свиных ушей. Ее темное лицо блестело от грязи и жира. Мутные глаза затянуло катарактой. Жестянка в ее руке звенела мелочью. Ноги распухли, как мешки с картошкой, и толщиной не уступали торсу старухи. На одной не хватало ступни, другая оканчивалась загнутой крабьей клешней. На шее старухи висела табличка — два слова с ошибками, кое-как выведенные печатными буквами: «АГНТ ОРУНДЖ» [6].

Маршалл пожалел ее, но прошел мимо. Он был молод и упрям. Забота об этой несчастной — не его дело. Он не травил страну военным газом. Это не его вина.

Я просто турист. Никто. Мне самому нужны деньги…

Женщина преследовала его. В старушечьей руке все так же была жестянка, слезы бежали по щекам под сенью огромного шинуса. Ее рыдания и звон монет уносил ветер.

Он моргнул.

Маршалл оказался за кафедрой в церкви, где проходило отпевание Ноя. Вокруг стояли увядшие цветы. Известка на стенах была такой белой, что он видел на ней отпечатки ладоней изнывавших от скуки школьников. Когда-то и он был одним из них.

Нахлынули воспоминания о рождественских службах в этом зале. Зачерствевшие облатки, дамы, что переусердствовали с парфюмом. Маршалл все еще видел перед собой горожан, набившихся в церковь, потеющих при мысли о собственных прегрешениях. Жалобы и славословия. Однажды вентиляторы отключились посреди службы и стало нечем дышать. В рождественском вертепе десятилетний Иосиф упал в обморок. Это была самая интересная рождественская месса в жизни Маршалла. Если память ему не изменяла, тем вечером разразилась буря.

Во сне Маршалл взглянул вниз на опустевшую церковь и спиной почувствовал взгляд распятого Христа.

Эхом звенели слова — речь, которую он произнес в память о Ное. Окна слева оказались широко распахнуты. С кафедры можно было разглядеть могилу его сына.

— Я хочу проснуться.

Скрип вырываемых из дерева гвоздей.

Маршалл представил, как восковой Христос, истощенный, избитый, истекающий кровью, потихоньку сполз с распятия и двинулся к нему рваными, кошмарными прыжками. Стащил покрытые лаком ноги с алтаря.

— Проснись.

В окно Маршалл увидел женщину со ступней-клешней у надгробия Ноя. В лучах опускающегося за горизонт солнца ее одежды горели, осыпались пеплом, обнажая шрамы и новые уродства. Раны, перевязанные колючей проволокой, сотни рубцов, распухших и красных, как изъязвленные рты.

У него за спиной на мраморный пол со звоном посыпались гвозди.

Маршалл обернулся, не в силах совладать с ужасом, и закричал, увидев, как клоун, наблюдавший за смертью Ноя, сползает с креста.

Вода, ледяными каплями окатившая ноги Маршалла, вырвала его из сна.

— Проклятье! — закричал он, дернувшись от шока: Маршалл снова оказался в подвале. Веревки врезались в запястья и лодыжки. Все мышцы свело. — Прочь от меня, урод!

Верни меня в мой кошмар.

Жирный мужчина, стоя спиной к Маршаллу, поливал пол из шланга. Струя переливалась разными цветами. Раздавшаяся талия под пластиковым фартуком, руки как свиные окорока, женственные быстрые движения. Широкие плечи. Только теперь Маршалл понял, кто перед ним: не Напье, а второй мужчина с детской площадки, здоровяк с тонким голосом, задыхавшийся от волнения.

Неуверенный в себе.

— П-п-помогите.

Толстяк резко развернулся, струя описала дугу. Вода брызнула на ноги Маршалла, он увидел усталые слезящиеся глаза. Двойной подбородок.

— Отпустите меня. Я просто уйду. Никому не скажу…

Струя иссякла: мужчина закрыл сопло рукой в резиновой перчатке.

— Ни слова, приятель. Нет. Ты не скажешь мне ничего нового. — Слова он произносил так же неловко, как и двигался.

Ты, похоже, не в себе, друг.

Маршалл не мог изгнать нотки снисходительности из внутреннего голоса. Если честно, это ему даже нравилось. Если он разыграет карты правильно, то получит преимущество.

Нажрался. Ха. Старое выражение отца. Он часто говорил так, сидя в уютном кресле в их доме в Джеймсбридже — в далекие, полные счастья дни, когда почту доставляли регулярно и автобусы возили его в мэйтлендский кинотеатр строго по расписанию.

— Ты не первый человек, которого привязывают к этому креслу, знаешь ли. Похоже, и не последний. Заткнись, ладно? Как я уже сказал, не хочу тебя слушать.

Волна гнева поднялась в груди Маршалла и вырвалась наружу криком:

— Отпусти меня, жирный урод!

— Пусть ваши камни и трости переломают мне кости, но на насмешки мне плевать. Кричи сколько влезет. Никто тебя не услышит.

Крик умер в горле Маршалла, когда он заметил, что обезглавленный парень исчез. Тело и все остальное.