Аарон Драйз - Падшие мальчики

Клик. Новый слайд. Мальчик в бейсбольной форме.

— Это я перед тем, как мы переехали. Только посмотри на меня. Я не мог размахнуться битой, даже если бы от этого зависела моя жизнь, но был хорошим питчером. Я ненавидел бейсбол и отца за то, что он заставлял меня играть. Шесть иннингов [8]тянулись целую вечность, уж поверь.

Напье уставился в стену.

— Не своди глаз с мяча, — прошептал он.

Маршаллу казалось, что его ведут по коридору, полному дверей, и за каждой из них — воспоминание Напье. Его заставляют смотреть, подглядывать. Ужас прокрался в его грудь, ведь Маршалл знал, что в одной из комнат — нет, темниц — увидит себя.

Клик.

Черно-белая фотография Напье-подростка в окружении шестерых ровесников, все в одинаковой черной форме.

— Это труппа святой Марии. Я слева. Думаю, у меня был талант, и все же я бросил. Моих родителей актерство не впечатлило. Слишком много педиков.

Клик.

— Сюрприз! Снова я. — Маршалл вновь увидел темные глаза, такие яркие на белом фоне. Уже тогда в них поселился холод. — Думаю, тут мне около двадцати. Мои старики к тому времени уже умерли.

Напье задумался, покусывая губу, но вскоре пришел в себя и заерзал в шезлонге.

Маршалл вздрогнул.

Клик.

С каждым слайдом Маршалл уходил все дальше по коридору. Он хотел врасти в землю, но чужая воля была сильнее.

— Я отправился в Южную Америку, — продолжил Напье. — Впервые летел на самолете. Это фотография собора Сан-Паулу — он в Бразилии, если ты не в курсе. Самый большой храм в городе, четвертый по величине неоготический собор в мире. Ох, Маршалл, это было прекрасно. Мрамор. Арки. Простор. Витражи, каких ты в жизни не видел. В этом месте действительно что-то было. Я слышал Его голос. Громкий. Больше всего меня поразили статуи. Ты больше нигде таких не найдешь. В Южной Америке Христос — мученик. Он истекает кровью. Ты видишь, как Он страдал, и понимаешь, какие жертвы принес и для кого. Боже, Маршалл, это нечто.

Клик.

— Надеюсь, ты не против, что я тебе это показываю. Просто решил, что будет здорово, если ты поймешь: мы оба путешественники в душе, хотя и привязаны к одному месту.

Откуда он узнал, что я путешественник? Имя — еще понятно. У него моя одежда, бумажник. Но это?

— Путешествия приравнивают нас к ангелам, не находишь? Они раскрепощают. Только в дороге чувствуешь себя по-настоящему молодым.

Маршалл согласился, но не хотел этого признавать.

— Приравнивают к ангелам — только так я могу это описать. Увы. А теперь мы привязаны к земле, пойманы в ловушку дел и обязанностей. Словно Бог спустился с небес и обрезал нам крылья.

Маршалл сглотнул. Казалось, что Напье заглянул ему в голову и прочитал его мысли.

— Это я на вершине Мачу-Пикчу. В тот день я чувствовал себя Индианой Джонсом! Повсюду руины. Туман обступает тебя. Ты там бывал?

— Нет.

Слово сорвалось с губ: Маршалла застали врасплох. Он возненавидел себя за то, что ответил с такой легкостью.

Клик.

Новая фотография. Стройная темноволосая женщина, чуть за тридцать, с локонами до плеч. На ней ярко-розовая майка и джинсы с высокой талией. Фото походило на снимки из модных журналов 80-х годов, вот только лицо модели казалось печальным и темным, несмотря на улыбку.

— Розмари, — сказал Напье. Впервые за время беседы в его голосе прозвучала эмоция. Одно слово, произнесенное шепотом имя, но в нем слышалось столько тоски. Отчаяние, которое Маршалл различил с ужасающей ясностью.

— Эту фотографию сделали в восемьдесят девятом. Мы тогда познакомились. Видишь, Маршалл: мы не так уж отличаемся друг от друга. Оба путешественники, оба объездили мир и нашли свое сокровище. Она красотка, правда?

Маршалл промолчал. Не хотел с ним соглашаться.

— Острая на язык. Умная! Блин. Мы познакомились в Колумбии. Она из Сиэтла.

Напье щелкнул пультом. Проектор лязгнул. На стене проступила новая картинка.

— Мы съехались. Я любил ее запах, ее вкус. Она меня покорила. Как путешествия. С ней я чувствовал себя живым.

В глазах Напье заблестели слезы.

— Иногда я думаю, поздно ночью, когда мне становится холодно, стоила ли она этого, и не нахожу ответа. Может, не хочу знать. В любом случае, я переехал к ней в штат Вашингтон. Ее родители жили в Портленде, Орегон. Я им не слишком понравился, надо сказать. Мы поженились в Сиэтле и переехали в Норт-Бенд. Я вернулся в колледж, изучал архитектуру. К тому времени, как я получил диплом и стал хорошо зарабатывать, она уже умерла.

Лицо Напье окаменело, морщины прорезали лоб, он опустил голову.

— Рак груди. Сожрал ее, как пожар. Помню, как проснулся от ее криков: за одну ночь у нее все лицо распухло, глаз вылез на щеку.

Новое фото Розмари и Напье. На руках она держала круглолицего ребенка, который смотрел куда-то мимо камеры. На вид ему примерно полгода.

— Сэм родился в девяносто пятом, он на два года старше твоего мальчика. Мы потеряли Розмари через год. Я остался со спиногрызом, которого не мог любить — после смерти Розмари, я имею в виду.

Напье наклонился вперед в шезлонге и сказал, глядя на свои ноги:

— Я не знаю, что сделал, почему она ушла. Почему именно так, Маршалл. — Он покачал головой, поднял глаза — они вновь блестели. — Он отвернулся от нас. Забрал самое дорогое и ушел.

Нервный тик вернулся.

— Что бы я ни натворил, я хотел бы не делать этого. Мне нужно Его прощение, Маршалл. Хотя для нее уже слишком поздно.

Клик.

— Я оставил Сэма в Орегоне с родителями жены. Иногда мужчине нужны время и свобода. Я хотел и того и другого и отправился путешествовать. Шесть месяцев провел в Южной Америке. Только на этот раз, посещая соборы, видел распятого, кровоточащего, истерзанного Христа и понимал, что Он на меня не смотрит. Как будто все стало мертвым, Маршалл. Испортилось, как банка газировки, если ее потрясти. Все потеряло смысл. Я вернулся домой, поджав хвост. На дворе стоял… — Он нахмурился, покусывая губу. — Девяносто шестой. Я летел из Боготы в Майами, а оттуда — в Си-Так. Провел в городе пару недель, бродил по улицам, ничего не делал. Я не хотел возвращаться к сыну. Поселился в дерьмовом отеле рядом с парком Хин-Хэй…

Шелковистая, гладкая речь оборвалась. Маршалл заслушался, почти погрузился в транс, и, когда монолог Напье прекратился, ему показалось, что кто-то выдернул у него из-под ног коврик. Маршалл заерзал в кресле, забыв о боли, стараясь разглядеть лицо похитителя в луче проектора. Глаза Напье впитывали мрак, пока не стали такими темными и полными боли, что Маршаллу стало казаться: они вот-вот лопнут.

— Я честный человек. Я всегда так о себе думал. Я честный, и я не гордец. Думаю, гордецам сложно просить прощения.

Напье опустил глаза, сгорая от стыда.

— Я не заслужил Его презрения. Он мне нужен. В этом все дело. В Прощении, Маршалл. В Прощении. Он услышит твои крики.