Михаил Широкий - Куколка

Мысли его были прерваны каким-то движением, которое случайно отметил его мутноватый, затуманенный взгляд, беспорядочно блуждавший кругом. Оно как будто обозначилось на противоположном берегу озера, в паре десятков метров от Дениса. Он ничего не мог бы утверждать – слишком он был углублён в свои размышления и почти не замечал того, что окружало его, – но ему тем не менее показалось, что в густевших на противолежащем берегу зарослях мелькнула чья-то тень. Звериная или человеческая, этого он уже не знал. Чересчур смутно и мимолётно было его впечатление, и через минуту он уже сомневался, видел ли он что-то на самом деле или это лишь померещилось ему.

Денис ещё некоторое время шарил немного обострившимся взором по кудрявившимся в отдалении кустам и высоченной, почти в человеческий рост, траве, волнуемой и плавно колыхаемой ветром, пытаясь различить там что-то живое. Но ничего не различил. Там, как и повсюду вокруг, было пусто, ничего заслуживающего внимания не отмечалось, пейзаж был пустынен и уныл так же, как и внутреннее состояние смотревшего. И, прекратив это бессмысленное разглядывание, он отвёл глаза от безжизненной растительности, вздохнул и опять отдался своим депрессивным раздумьям, конца-краю которым, очевидно, не предвиделось.

Но теперь они несколько изменили своё привычное направление, обратившись к красотке, с которой развлекался невдалеке его приятель. В отличие от Влада, очарованного незнакомкой так, словно это была первая девушка в его жизни, Денис с самого начала, едва увидев её, ощутил к ней безотчётную, немотивированную, удивлявшую его самого неприязнь. Что действительно было странно, принимая во внимание её яркую, броскую внешность, что само по себе должно было вроде бы заинтересовать его и пробудить в нём как минимум определённую симпатию к ней. Но нет, ничего подобного. Ни интереса, ни симпатии не было и в помине. И уж тем паче возбуждения и желания, вспыхнувших, как огонь в соломе, в его товарище, от природы, впрочем, легко возбудимом и безоглядно отдававшемся своим следовавшим одно за другим увлечениям и порывам.

Что-то в ней настораживало и отталкивало Дениса. Что именно, он и сам не смог бы сказать определённо. Может быть, та лёгкость, с которой она уселась в машину к совершенно незнакомым парням и спустя недолгое время пустилась с одним из них в такой откровенный разговор, который и с близким человеком не очень удобно заводить. Может быть, та случайно замеченная им необъяснимая перемена в выражении её лица, когда она, думая, что никто не видит её, внезапно помрачнела и метнула на своих спутников ледяной, сверкнувший странным блеском взгляд. А может быть, его отчего-то раздражала её наружность – эти огромные сумрачные глаза на бестрепетном, холодно-прекрасном, как у статуи, лице, сочные кораллово-красные губы, периодически морщившиеся в едва уловимой брезгливой усмешке, тонкие, как паутинки, брови, изгибавшиеся дугой будто в удивлении, маленькие, изящно очерченные ручки и ножки, которыми она то и дело совершала чуть заметные нервные движения, крутые бёдра, рельеф которых подчёркивала узкая коротенькая юбка, гордо выставленная вперёд грудь, вроде бы ещё девственная, едва сформированная, но при этом выглядевшая агрессивно и вызывающе, как у опытной, видавшей виды соблазнительницы. И, похоже, только Денис, по своим, сугубо личным причинам, не поддался этому соблазну, властно увлёкшему и покорившему его напарника. Не поддался прежде всего потому, что его мыслями всё ещё безраздельно владела другая, сама отвергнувшая его, оскорбившая и унизившая его, но при этом, несмотря на это продолжавшая жить в его сердце, не отпускавшая его, стоявшая перед его взором как наяву с обольстительной, хмельной улыбкой на устах.

И в какой-то момент ему начало казаться, что эти улыбки, и губы, и глаза, и выражение лица схожи у той и у другой. У неизвестной девицы, занимавшейся в эти минуты за машиной удовлетворением его друга, и его теперь уже бывшей подруги, не выходившей у него из головы, будто поселившейся там навеки. Да, он только сейчас заметил и признал это: они действительно были на редкость похожи! И возможно, возникла вдруг в его мозгу неожиданная мысль, не только внешне. Кто знает, может быть, будучи на словах его девушкой, встречаясь, целуясь, занимаясь с ним любовью, говоря ему нежные слова, уверяя его в неизменности и вечности своих чувств, она втайне занималась тем же, чем занимается эта Лиза. Вела двойную жизнь. Усыпив его бдительность, и без того не слишком надёжную, напустив ему пыли в глаза, пользуясь его доверчивостью и близорукостью, гуляла направо и налево, когда и с кем хотела, ни в чём себе не отказывая и безудержно отдаваясь своим желаниям. А он ничего не знал, ни о чём не догадывался, думать не думал ни о чём подобном. Безусловно, безоговорочно верил своей Свете. Ему и в голову не могло прийти, что она способна обмануть его, посмеяться над ним, изменить ему. Кто угодно, но только не она. Она же особенная, единственная в своём роде, не такая, как все. Она лучше, выше, чище всех остальных. Она совершенство. Даже тень подозрения не смеет пасть на неё, даже мельчайшая крупинка грязи не может пристать к сияющим белым одеждам, в которые он мысленно облачил её.

Его порождённое любовью самоослепление, неумение и нежелание видеть истинное положение вещей, смотреть правде в глаза были поистине безграничны. Он, наверное, убил бы на месте любого, кто решился хотя бы намекнуть ему на то, как на самом деле обстоят дела, как ведёт себя и кем в действительности является его обожаемая Света. И, зная это, никто и не отваживался. Даже самые близкие друзья. Кому ж охота нарываться на неприятности. Все молчали. Лишь ухмылялись втихомолку, понимающе перемигивались и вполголоса обсуждали это у него за спиной. Правда во всей своей бесстыдной, безжалостной, бьющей по глазам наготе открылась перед ним, как чёрная зияющая бездна, лишь сегодня, после слов Влада. Открылась – и добила его, уже до этого разбитого и раздавленного, окончательно. Смяла, растоптала, уничтожила его…

Дикий, страшный, пронзительный вопль внезапно ворвался в его сумбурные думы и вернул его к реальности. Такого безумного, душераздирающего крика он, казалось, не слышал никогда в жизни. Буквально оглушённый им, Денис ошеломлённо огляделся, в первые мгновения не в силах сообразить, что произошло, кто кричал.

Ответ не пришлось искать слишком долго. Кричал Влад. Его скрюченное, очевидно от невыносимой, нечеловеческой боли, точно сведённое судорогой тело каталось по земле, орошая покрывавшую её траву свежей алой кровью, отчётливо видимой на яркой зелени. Он конвульсивно прижимал окровавленные руки к паху и заходился от истошного, срывавшегося крика, от которого у Дениса начало звенеть в ушах. Ошалело, ещё ничего не понимая, вернее, боясь понять, уставившись на полуобнажённого, запятнанного собственной кровью товарища, Денис видел его искорёженные, с трудом узнаваемые черты, раззявленный, страшно оскаленный рот, выпученные, вылезшие из орбит глаза с потемневшими, затмившимися зрачками, вероятно, уже ничего не видевшими из-за покрывшей их тьмы.