Михаил Широкий - Куколка

Денис не ответил. Он будто и не слышал её. И даже взгляд его, рассеянный, блуждающий, чуть ошалелый, как у невменяемого, был устремлён не на говорившую, а куда-то мимо неё. И его бледные, бескровные губы чуть слышно, как в бреду, шептали:

– Но мы же ничего вам не сделали… ничего… Я ничего не сделал… За что же?..

Как ни тихо он бормотал, Лиза услышала его. И её – наигранная или нет – весёлость вдруг испарилась в мгновение ока. Лицо заволоклось тенью и чуть исказилось, в сузившихся глазах загорелись притушенные огоньки. Полоснув своего пленника сухим, острым, как лезвие, взглядом, она медленным, тягучим полушёпотом проговорила:

– За что, хочешь знать? Думаешь, не за что? Невинного ягнёнка из себя строишь… Ну да, ну да, как и вы все, когда оказываетесь здесь. Когда в последнем, отчаянном усилии пытаетесь спасти свои убогие, никчёмные, гроша ломаного не стоящие жизни… Ну оно понятно, другого-то ничего не остаётся. Когда стоишь у этого столба, на многое начинаешь смотреть по-иному. Так ведь, а? Как будто глаза открываются и ты видишь мир уже не таким светлым и радостным, созданным исключительно для тебя и твоего удовольствия, для удовлетворения твоих бесконечных, всё умножающихся желаний, каким он казался тебе всегда, а совсем другим. Гадким, пугающим, тёмным, как кромешная ночь. И полным дикой, мучительной, рвущей на куски боли, от которой разрывается сердце и лопается мозг. И ты один, совсем один в этом жутком, чужом и враждебном тебе мире. В полном одиночестве, забытый, потерянный, сломленный. И некого просить о помощи, о спасении. Не к кому взывать. Никто не услышит!.. Ну, разве что к боженьке взмолиться, – глумливо ухмыльнулась она. – Больше, похоже, не к кому. Так ведь и он не услышит и не спасёт. Этот старый лжец и пустозвон давно уже оглох и никому не помогает… А может, и нет его вовсе, – прибавила она глухо, наморщив лоб и уронив взгляд вниз. – Мы тут веруем в него, надеемся, молимся, просим о чём-то, боимся его… А его нет! Тупо нету, и всё тут. Пустота! Мы верим в пустоту. Молимся пустоте. Все наши надежды и стремления летят в никуда… в ни-ку-да…

Её голос, делавшийся всё глуше и глуше, наконец, совершенно смолк, а сама она понурила голову и замерла, казалось, погрузившись в глубокую задумчивость. Которую никто не смел нарушить. Братья с почтительным вниманием взирали на свою ушедшую в себя сестру, не издавая ни звука и не шевелясь, будто пригвождённые к месту. Причём Валера даже перестал ухмыляться и гримасничать и попытался придать своей физиономии сколько-нибудь серьёзное и важное выражение, что, правда, не совсем удалось ему.

Что же касается Дениса, то он был как будто уже вне всего этого. Он давно всё понял и мысленно вычеркнул себя из жизни. Он был ещё жив, но это была уже не более чем фикция. А по сути он был таким же мертвецом, как его лежавший поблизости товарищ, которому посчастливилось испустить дух раньше и избежать того, что ожидало его самого через считанные мгновения. После того как словоохотливая красотка выговорится, выложит всё, что было у неё на уме, и решит, что достаточно уже потерзала свою жертву выматывающим ожиданием предстоящих ей мук и пора бы засучить рукава и взяться за дело. При мысли об этом у него на лице выступал ледяной пот, всё тело до кончиков пальцев холодело и костенело, кровь приливала к замершему, едва трепетавшему сердцу. Ему казалось порой, что он умирает, что жизнь вот-вот покинет его оцепенелое, измождённое тело. И он радовался этому. Он призывал смерть как спасение. Единственное для него теперь спасение. Единственная возможность вырваться из этого ада…

Однако это только чудилось ему. Он принимал желаемое за действительность. Смерть не спешила ему на выручку. Похоже, даже она, милосердная и всепрощающая, отказала ему в помощи, позабыла о нём, бросила его на произвол судьбы. Которая явилась ему в образе обворожительной фигуристой красавицы с огромными агатовыми глазами и полными кораллово-красными губами, с которых после недолгого перерыва стали срываться холодные, веские слова:

– Но это ещё не всё… Я не всё сказала, н-нет… Ты хотел знать, почему мы это делаем… почему я это делаю… зачем мне это… Ну что ж, я расскажу тебе, так и быть…

Он вновь помолчала немного, будто собираясь с мыслями. После чего, сделав шаг вперёд и вонзившись в Дениса прямым, немигающим взглядом, заговорила приглушённым, чуть подрагивающим голосом:

– Это случилось два года назад… Да-а, два года уже прошло… А я помню всё так, будто это произошло вчера. И всегда буду помнить, до конца своей жизни. Весь тот день, буквально по минутам… Самый страшный день в моей жизни! День, когда закончилось моё детство. Когда я узнала, что такое страдание и боль. Когда потеряла самого дорогого, самого родного, самого любимого человека… Понимаешь ты это?! – внезапно сорвавшись на крик, воскликнула она и топнула ногой.

Денис ответил ей недоумённым и растерянным взглядом. И увидел впившиеся в него расширенные, метавшие молнии глаза, раздувавшиеся ноздри, дрожавшие губы, сквозь которые вырывалось жаркое прерывистое дыхание. Казалось, она готова была убить его прямо сейчас, не прибегая к тем казням египетским, которыми она грозила ему только что. Прошло около минуты, прежде чем она подавила свою мгновенно вспыхнувшую ярость, взяла себя в руки и более-менее спокойно смогла продолжить свой рассказ:

– Его принесли домой ещё живого… Вот, они принесли, – она мотнула головой на братьев, – сыновья… своего батьку… Которого так любили… который так их любил… Но больше всех на этом свете он любил меня! До безумия, до самозабвения. Боготворил меня! На руках носил, пылинки с меня сдувал. Мне ни в чём не было отказа. Любое моё желание, любой каприз исполнялись немедленно. Мне иногда и просить не нужно было – он угадывал мои желания… А попробовал бы только кто-нибудь обидеть меня, имел бы дело с ним. И я бы не позавидовала такому храбрецу. Мокрое место от него осталось бы! – неожиданно благостно и мечтательно улыбнулась она и обернулась к своим сообщникам, точно призывая их в свидетели. Те тут же с готовностью закивали.

– Вы, ребята, конечно, здоровые бугаи, ничего не скажешь, – продолжала она, в свою очередь кивая им. – Бог вас силушкой не обидел. Но, признайтесь, до бати вам всё равно далеко. Вот уж богатырь был! То-то силищи в нём было! Подковы не гнул, правда, но, если б пришлось, уверена, погнул бы запросто. Меня, как пушинку, подхватывал одной рукой и сажал к себе на плечи. И выходил со мной со двора, и уходил далеко-далеко. Через лес, через поля, всё дальше и дальше. Мне чудилось, что мы с ним идём на край света. И я закрывала глаза, и сердце у меня сжималось от сладкой жути. А он, будто чувствуя это, насмешливо подбадривал меня: чего, мол, ты испугалась, дурочка? Я же здесь! Твой папка с тобой. И всегда будет рядом с тобой, пока жив… И пока он с тобой, ты ничего и никого не должна бояться… ничего с тобой не случится… Ты как за каменной стеной…