Михаил Широкий - Куколка

Так он достиг конца коридора, где мрак рассеивался благодаря проникавшему из-за приоткрытой сбоку двери свету. Он озарял ещё две двери, которыми, собственно, и оканчивался коридор; судя по всему, это были ванная и туалет. Чуть в стороне, в широком углублении, виднелись нижние ступеньки лестницы, очевидно ведшей на второй этаж; остальные ступеньки терялись в сгущавшейся вверху темноте.

Всё это Денис оглядел цепким, запоминающим взором, как боец, тщательно изучающий местность, где ему придётся дать врагу решительный бой, от которого зависит его жизнь. В данном случае дело обстояло именно так. Сунувшись сюда, он отрезал себе все пути к отступлению. Он знал, куда и на что шёл. На карту было поставлено всё, малейший промах, неверный шаг могли стать роковыми. Права на ошибку у него не было. Никто не дал бы ему исправить её. А потому нужно было действовать наверняка.

Особое его внимание, естественно, привлекла приотворённая дверь. Оттуда, помимо света, лились приглушённые монотонные звуки, – по-видимому, там работал телевизор. Но кто мог смотреть его? Ведь все обитатели дома собрались в другой комнате, в гостиной, – их возбуждённые, порой срывавшиеся на крик голоса периодически долетали до него и здесь. Неужели тут есть ещё кто-то? Или хозяева, как это нередко случается, просто включили телик и забыли о нём?

Денис остановился и, помедлив немного, затаив дыхание, вытянул шею и заглянул в открывавшееся перед ним помещение. Это была спальня. В противоположной части комнаты, возле окна, стояла массивная двуспальная кровать, аккуратно застеленная вышитым кружевным покрывалом и увенчанная несколькими взбитыми подушками разных размеров и цветов. Рядом, справа от окна, высилось добротное старомодное трюмо из коричневого потускневшего дерева с большим овальным зеркалом, в котором Денис мельком увидел своё отражение. Ещё дальше, в самом углу, притулился тяжеловесный комод, на котором лежали горстки чистого выглаженного белья.

Однако по этой и прочей обстановке, имевшейся в комнате, Денис пробежал взглядом лишь мимоходом, без всякого внимания. Которое прежде всего привлекло совсем другое. Находившееся неподалёку от двери инвалидное кресло, в котором покоилось неподвижное худое тело, едва различимое из-за покрывавших его тёплых одежд, как если бы оно, несмотря на стоявшую в доме нормальную, среднюю температуру, мёрзло и нуждалось в постоянном утеплении. Из этого вороха тряпья выглядывало бледное иссохшее лицо, обтянутое, будто плёнкой, тонкой, морщинистой, нездорового цвета кожей, с костлявым крючковатым носом, длинным заострённым подбородком и тусклыми, глубоко ввалившимися глазами, смотревшими бессмысленно и тупо, словно ничего не видя перед собой или не осознавая того, что видят. Они, казалось, были устремлены не на экран телевизора, а куда-то мимо него, в какую-то тёмную бездонную пустоту, куда, как кажется, смотрят тяжело больные и мёртвые, видя там недоступное взорам живых.

Денис поначалу удивился, увидев это тщедушное сморщенное существо неопределённого возраста и пола. Кто это? Откуда оно тут взялось? Но почти сразу же в его памяти всплыло несколько слов Лизы – краткое упоминание о её матери, которую после несчастья, случившегося с мужем, хватил удар, результатом которого стал паралич.

Так, значит, эти жалкие мощи, этот живой труп – её мать. Именно она родила троих маньяков и кровопийц, на совести (если в этом случае вообще уместно говорить о совести) которых полтора десятка жертв. Интересно, знает ли она о том, какую жизнь ведут её отпрыски? Что они вытворяют? Какое своеобразное развлечение себе придумали? Догадывается ли о том, что время от времени происходит совсем рядом, в нескольких метрах от её дома?

Да нет, вряд ли. Ничего она не знает, ни о чём не догадывается. Она давно уже вне жизни. Существует в своём мире, ограниченном для неё этой спальней и креслом-каталкой. В узком кругу своих плоских, однообразных мыслей и смутных, обрывочных воспоминаний о прежней, полноценной жизни, в которой было так много всего, что в один момент разлетелось, рассыпалось, пошло прахом.

Но, очевидно, не всё ещё отмерло в этом обездвиженном, полубезжизненном теле. Внезапно, будто почувствовав на себе посторонний взгляд, она чуть пошевелилась, беспокойно задвигалась, заёрзала в своём кресле, точно ей вдруг стало тесно и неудобно в нём, и, повернув свою маленькую, ссохшуюся, как печёное яблоко, голову, обросшую жидкими, разбросанными в беспорядке седыми волосами, обратила взор на Дениса.

Её белесые водянистые глаза распахнулись от изумления. В них мелькнуло что-то вроде смысла. А удивление почти сразу же сменилось страхом. Она как будто почуяла, зачем здесь этот истерзанный, окровавленный незнакомец. Прочитала приговор себе и своим близким в его застылых, мрачно поблёскивавших глазах. А может быть, заметила и нож в его руке, также достаточно красноречиво свидетельствовавший о намерениях чужака.

Им не слишком долго пришлось смотреть друг на друга. В противоположном конце коридора открылась дверь, доносившиеся оттуда голоса стали громче и слышнее. И Дениса будто ветром с места сдуло: он метнулся в самый тёмный угол коридора, куда не достигал свет из спальни, и забился в него. Замер, затаил дыхание и стал ждать.

По коридору, постепенно приближаясь, кто-то шёл. Раздавались тяжёлая крепкая поступь, шумное хрипловатое дыхание, бессвязное бормотание и посвистывание, по которым Денис признал Валеру. Через несколько секунд его крупная фигура показалась из-за угла и заслонила собой свет, лившийся из комнаты. Валера был в одних трусах; могло показаться, что он готовился отойти ко сну и, перед тем как улечься в постель, вышел по надобности.

Но, прежде чем сделать это, он, видимо, решил заглянуть к матери. Задержавшись на пороге спальни, он приоткрыл дверь пошире и, заглянув в комнату, протянул ещё более сиплым, чем обычно, нарочито оживлённым и, как показалось Денису, не совсем трезвым голосом:

– Здорово, маман! Как жизнь молодая? Всё сидишь в своей конуре?.. А на дворе уже лето. Погода благодать!.. Надо бы вытащить тебя наружу, чтоб ты хоть воздухом свежим подышала, проветрила свои трухлявые кости. А то совсем плесенью покроешься, сидючи тут безвылазно. Вон серая какая, сморщенная. Прям бледная поганка!

И, довольный своей убогой остротой, он весело расхохотался, раскачиваясь из стороны в сторону и потряхивая головой. По его развязной манере держать себя и чуть замедленному, нетвёрдому выговору Денис догадался, что за то недолгое время, что он не видел Валеру, тот успел хлебнуть чего-то горячительного, лишним подтверждением чего стал разнёсшийся вокруг кисловатый запах спиртного.