Михаил Широкий - Куколка

Повалившийся к подножью двери ошеломлённый Денис какое-то время не мог сообразить, что случилось. У него продолжала стоять перед глазами страшная картина пожирания собакой-людоедом изуродованного трупа неизвестно откуда взявшегося тут человека, и он ожидал, что и его самого вот-вот постигнет такая же незавидная участь.

Но собака отчего-то медлила. По-прежнему слышалось лишь её тихое, понемногу замиравшее повизгивание. Денис, немного оправившись, приподнялся и взглянул на неё. Овчарка лежала в шаге от него на боку, как-то неестественно изогнувшись, запрокинув голову и приоткрыв пасть с ощеренными, покрытыми пеной зубами, из которой вырывалось хриплое, прерывистое дыхание и жалобное поскуливание. Почти в центре её широкой мохнатой груди торчала рукоятка ножа, лезвие которого погрузилось в неё на всю свою длину. Очевидно, оно угодило в самое сердце.

Через минуту собака околела. Но Денис ещё некоторое время сидел, привалившись к двери, и, не отрываясь, смотрел на её мощные окровавленные клыки, едва-едва не добравшиеся до его шеи. И до всего остального. Он содрогнулся при мысли, что, если бы не счастливая случайность, эти клыки терзали бы сейчас его собственную плоть, так же, как плоть того несчастного незнакомца с огромной чёрной дырой вместо живота.

Ещё минуту спустя Денис, окончательно придя в себя, протянул руку и не без усилия вытащил из собачьей груди нож, вытер его лезвие о шерсть пса и поднялся на ноги. Как раз в это мгновение луна, в очередной раз прорвавшись сквозь изодранную облачную пелену, озарила двор, и даже в её слабом, притушенном свете он сумел более-менее подробно разглядеть окрестности. И первое, что бросилось ему в глаза, было то, что во дворе уже не одна, а две машины. Причём вторая – полицейская.

Покуда изумлённый этим Денис размышлял, откуда она тут взялась и что здесь делает, его продолжавший блуждать кругом взгляд различил нечто куда более поразительное и ужасающее. Ещё один обезглавленный труп, верхняя часть которого выдавалась из-под бампера Владовой «тойоты»! Причём на нём, как и на первом мертвеце, которого только что жрала собака, была форма. Оба убитых были полицейскими!

Переводя ошарашенный взор с одного изувеченного трупа на другой, Денис качал головой и шумно, с натугой вздыхал, как если бы ему не хватало воздуха. Он ничего не понимал, мысли мешались в его голове. Всё это было настолько омерзительно и жутко, что он почувствовал тошноту. Чтобы его не вырвало, он поспешил отвести глаза от искалеченных мертвецов.

Затем, после недолгой паузы, он нетвёрдой, шатающейся поступью направился к воротам. Не глядя больше по сторонам, точно опасаясь увидеть ещё что-нибудь под стать тому, что он уже разглядел в призрачном сиянии полной луны. Впрочем, он и не смог бы больше сделать это: как раз в этот момент слоистые клочковатые тучи закрыли своей толщей лунный диск и двор вновь погрузился в непроглядную тьму.

Но, достигнув ворот и уже взявшись за одну из её створок, он внезапно остановился, словно охваченный раздумьем. В его памяти всплыли слова умиравшего друга, он будто услышал голос Влада, донёсшийся до него из ниоткуда. Только теперь этот голос был твёрд, настойчив, требователен: «Когда освободишься, не пытайся бежать… Всё равно далеко не убежишь… Догонят и убьют…» И ещё чуть погодя – уже почти как приказ: «Пойдёшь и убьёшь их всех! Другого выхода у тебя нет…»

Денис некоторое время стоял в воротах, склонив голову и чуть покачивая ею. Он колебался. Десятки мыслей, сомнений, предположений теснились в его распалённом мозгу. Но сильнее всех их был продолжавший звучать в его голове суровый, повелительный голос, повторявший раз за разом одно и то же: «Иди и убей их всех! Другого выхода у тебя нет…» И спустя какое-то время ему уже начало казаться, что это не голос его умершего товарища. Что к нему обращается кто-то другой, неведомый и незримый, имеющий власть приказывать ему. И этому повелению нельзя не подчиниться…

Наконец он, видимо, принял решение. Издав горлом короткий рычащий звук и стиснув в кулаке рукоятку ножа, он повернулся и зашагал в направлении черневшего в глубине двора громоздкого двухэтажного особняка с высокой двускатной крышей.

Дойдя до середины двора, он споткнулся обо что-то круглое, смутно белевшее в темноте и откатившееся от удара. Наклонился и, внимательно всмотревшись, разглядел человеческий череп с почти полностью слезшей кожей, лишь кое-где болтавшейся грязными рваными лоскутьями, и забитыми землей глазными отверстиями и ртом.

Денис отшатнулся, пробормотал что-то нечленораздельное и, обойдя ужасную находку, не поколебавшую его решимости идти до конца, двинулся дальше.

Приблизившись к дому, Денис поднялся по низким поскрипывавшим ступенькам на невысокое крыльцо, пересёк его и остановился у двери, точно внезапно обессилев или глубоко призадумавшись. Верно было и то, и другое. По мере движения вперёд его первоначальная решимость понемногу затухала, боевой пыл угасал, и он всё менее стремился оказаться лицом к лицу с обитателями этого дома. Конечности его будто тяжелели, рука уже не так крепко сжимала нож, голова склонялась вниз, словно под бременем дум. Встав у двери и неуверенно взявшись за холодную металлическую ручку, он мучительно размышлял, стоит ли делать этот последний шаг, могущий стоить ему жизни? Какие у него шансы выйти победителем из задуманной им схватки?

Да и им ли задуманной? Будь его воля, он, выйдя за ворота, бежал бы сейчас куда глаза глядят, не слишком разбирая дороги, лишь бы оказаться подальше от этого страшного места, где погиб его друг, два полицейских и ещё многие другие, кого занесла сюда нелёгкая. Где был на волос от смерти он сам. И у этого тоненького волоска есть все возможности порваться в любой момент. В этот ли, в следующий или чуть позже, но это вполне может случиться. Он отнюдь не застрахован от этой опасности тем, что сумел вырваться из пут и вооружиться тем самым ножом, которым резали его самого. Этого явно недостаточно для спасения, этого слишком мало. Совершенно, безусловно, без всяких оговорок он мог бы сказать о своём избавлении лишь в том случае, если бы сумел убраться бесконечно далеко от этого проклятого, гиблого места. А он даже такой попытки не сделал. Вместо этого он вздумал сунуться в самое логово убийц. Сунуть голову в пасть льву! Это ли не безумие? И кто он после этого?

«Идиот!» – ответил он сам себе и невесело усмехнулся. Да, самый настоящий, круглый идиот. Всё, абсолютно всё, что он думал, говорил, делал, к чему стремился и чего добивался, на что надеялся и чего желал в последнее время, было глупо, нелепо, мелочно, бездарно, и ему стыдно и противно было даже вспомнить сейчас об этом. Это печальная и крайне неприятная для него истина, но надо признать и принять её как данность, как тягостную необходимость, от которой никуда не деться и не спрятаться. Потому что не спрячешься от самого себя. Можно скрыться, схорониться, сбежать от чего и от кого угодно, при желании и при удачном стечении обстоятельств даже от маньяков-убийц. Но нельзя убежать от своего прошлого, висящего над тобой тяжким, гнущим к земле грузом и постоянно грозящего обрушиться на тебя и раздавить. От своей трусости, лености, душевной дряблости, легкомыслия и легковесности, неумения и нежелания отвечать за свои поступки, принимать решения и воплощать их в жизнь. От своей нерешительности, неустойчивости, непоследовательности, вечных сомнений и колебаний, ставших уже как бы частью его, с чем он смирился, принял без сопротивления, с чем научился жить. И быть совершенно довольным такой жизнью, получать от неё удовольствие.