Марк Грим - ИНСАЙТ

Я не раз слышал, что смешав пыль с кое-какими видами грибов, можно получить другой эффект. Полное игнорирование ужаса и паранойи, усиливающихся со Звоном. Отсутствие сна. И прилив энергии. Видимо, Хряк знал рецепт. Потому что, через щель между служившим дверью куском ткани и каменной стеной, я, оставаясь для них лишь тенью в темноте зала (забавная аналогия, ха), видел всё. Лиса была там. Она, моя гордая, несгибаемая, огневолосая спасительница, стояла обнажённая, на коленях перед этим жирным, гниющим уродом. Его лапа по-хозяйски лежала на её голове, а другая периодически отвешивала по нежным щекам пощёчины. Ничто: ни боль, подаренная мне Звонарём, ни ужас перед Расколотыми, ни пронизывающая тоска плача толпы Теней, не идёт ни в какое сравнение с тем, что я чувствовал. Стыд, отвращение, злобу и… Любовь, как ни странно. Это изнасилование (а это, так или иначе, было оно) имело вкус плесени, пополам с напитанным солнцем, свежем апельсином. Мерзко. Вкусно. Маняще. Возбуждающе…

Я уже знал, что кровь пахнет сладко. Мне было только интересно, будет ли патокой кровь этой жирной твари. Пальцы до боли сжали костяную рукоять ножа. Не знаю, хотел ли я разрезать на куски (впиться зубами в вывалившиеся внутренности, да, ДА!!!) только его. Или их обоих. Или самому умереть над двумя телами. Но я… потерял сознание. Банально. Просто. Но потрясение от пробуждения и увиденного, пересилило мой рассудок, да и Звон… В общем я рухнул там, где стоял. А они ничего не заметили…

Я очнулся. Тело корчило и ломило, голова раскалывалась. Нож лежал рядом, на холодном камне, а центральный костёр почти погас. По лёгкости мыслей я понял, что только-только прозвучал «утренний» Звон. В пещере всё ещё было пусто. В ту же щель, между «дверью» и стеной я видел храпящую тушу Хряка, растянувшуюся на груде подушек и, сжавшуюся в жалкий комочек в углу, Лису. Оба спали. Он храпел, а она всхлипывала и стонала. Я подобрал нож и поплёлся к себе, борясь с желанием воткнуть коготь в горло. Своё или чужое – так и не понял. Ну ничего, сегодня всё решится по закону Своры (КАКАЯ ПОТРЯСАЮЩАЯ НАИВНОСТЬ!!!)

Никто не приходил. Кот стал не нужен. Даже Мумия (а я помню, что первое время, он заходил и пытался меня «оживить», звал в рейд) похоже махнул на меня рукой. Я вслушивался в повседневную возню своей семьи. Единственной семьи. Попытался поесть (черствый грибной хлеб, больше ничего не было) и ждал. Наконец, мешковина отдёрнулась, и вошла Лиса. Как же я не замечал последние несколько циклов, этих затравленных и заплаканных глаз?! Синяков на щеках и шее? Не глядя в мою сторону, (я, как обычно, лежал в углу) она принялась хозяйствовать. Без слов унесла куда-то загаженное одеяло. Вернулась, растопила горелку и поставила на огонь помятую кастрюльку. Добавила туда грибов и какой-то не слишком свежей крупы. Я приблизился к ней и протянул наш гребень.

– Хочешь, чтоб я тебя заплела, милый? – она как-то умудрялась улыбаться, чудо моё, – Хорошо, подожди немного, сейчас я…

– Нет! – мой голос, хриплый и сухой после стольких циклов немоты, заставил её замереть. – Сейчас!

– Кот! Киса! Ты…

– Сначала чеши! – отрезал я и, скрестив ноги, уселся к ней спиной.

Шок. Наверное, именно её шок избавил меня от вопросов. Хотя моя любовь периодически порывалась что-то сказать, но короткое шипение заставляло её замолкнуть, только скользил, и скользил гребешок, а мои волосы сплетались в длинную, до пояса, косу.

Наконец, она закончила, и я повернулся к ней:

– Я люблю тебя, ты знаешь? – её стыд был на вкус, как медная пуговица.

– Д-да. Но, Кот, мой Кот… Я…

– Молчи. – и я наконец сгрёб её волосы в кулак и впился в пышные, желанные губы своими. Я видел, что они делали, где были несколько часов назад. Мне было всё равно…

Поначалу она была зажатой и всё порывалась что-то сказать. Мне было всё равно. Я зажал ей рот. Прижал руки к полу. Моё колено скользнуло между её крепких бёдер и упёрлось в промежность. Она застонала и выгнулась. Левой рукой я продолжал обхватывать её кисти, а правой (как же много во мне теперь силы!) срывал с неё платье из мешковины, обнажая белое тело. Такое желанное. Такое нежное. Она вскрикнула, когда мои губы коснулись груди, а язык скользнул вокруг напрягшегося соска. Когда я целовал её бархатистый животик, её ладошки (как сто лет назад, ХА, ПРАВДА?!) легли на мою голову. Когда я скользнул ниже, протягивая между её пупком и своими губами ниточку слюны, она задышала часто-часто. Впившись ртом в сладость между её бёдер, я знал, с кем она была недавно. Мне было всё равно.

Я не успокоился, пока её маленькое тело не выгнулось в спазме удовольствия. Пока её ноги не сжались, перекрывая мне кислород. Пока она не заорала благим матом. Только после этого я поднялся выше, снова поцеловал её жадные губы и, помогая себе рукой, вошёл… Мы двигались синхронно, как волны и берег. Мои плечи покраснели от укусов, а уши не слышали ничего, кроме её стонов, слившихся в прекрасную симфонию. Страха, этого вечного покрывала Города, для нас не стало, как раньше. Потом я зарычал и, сжимая её нежную шейку, выплеснул всего себя, не сдерживаясь, не помня ни о чём…

Не знаю, сколько мы пролежали, вжимаясь друг в друга. Как только я почувствовал, что могу встать, я сел и, отвернувшись, спросил:

– Ты моя? Только моя?

– Только твоя… А ты – только мой. – она вжалась мордочкой мне в спину, но я сбросил её маленькие руки и встал.

– Хорошо.

Пещеру я пересёк стремительно. Слишком велик был соблазн сделать вид, что всё в порядке, что просто, во время сна, ко мне вернулся рассудок. Но я знал, что если не сделаю того, что должен, не смогу жить. Если сделаю, то, скорее всего, умру. А это не одно и то же…

Хряк стоял с Рейдерами. Они недавно вернулись, хотя я нигде не видел Пустельгу. Что-ж, бывает… Даже до Звона, в Городе полно опасностей (потом я узнал, что она заговорила с Тенью). Когда я подошёл, на меня уставились четыре пары изумлённых глаз. Хряк повернулся и смерил меня слегка злорадным взглядом:

– А, инвалид. Чего тебе?

Что нужно было ответить? Моё колено врезалось в его причиндалы. Когда эта туша рухнула, заблевав камни, я добавил ещё пару пинков.

– Сегодня. До Звона. Вызов!

Остальные, с расширившимися от потрясения глазами, по очереди кивнули.

– Слышал.

– Слышала.

– Слышал.

– Слышал. – даже Мумия открыл рот.

Потом я просто ушёл. К своей девочке. И любил её до потери пульса (НРАВИТСЯ?! НАСЛАЖДАЙСЯ!). Будто в последний раз.

Когда малышей отвели в их комнату, все члены своры старше пятнадцати (насколько мы могли судить) встали в круг в центре пещеры. Внутри круга были костёр, привычно горевший на жестяном листе, я, с ножом Улыбаки, и Хряк, с его же кулоном.

– Мне был брошен, бл**ь, вызов! – похрюкивал этот урод. – Кот, подтверждаешь?