Марк Грим - ИНСАЙТ

Я шагнул обратно в проулок, потряс загудевшей головой и увидел, что Серафим привалился к стене, а его плечи и грудь вздымались под плащом от тяжёлого дыхания. Я шагнул к нему, но он только махнул рукой в чёрной перчатке и выпрямился:

– Ничего. Переживу. Как тебе зрелище?

– Подавляет.

– Это только снаружи. Попробуй посмотреть по-другому.

Я сразу понял, о чём он говорит и попробовал перестроить восприятие, как тогда, в Локусе. В этот раз получилось легко. Мгновенно. На самом деле, как только я закрыл глаза, тьму сразу вытеснила новая картинка. Стены переулка выцвели в схематичные абстракции. Баута превратился в живую, ярко голубую молнию, бьющуюся в стеклянной форме человеческого тела. Только маска осталась прежней. А когда я выглянул…

Площадь и Храм почти не изменились. Сами по себе. Но их будто накрыло огромной сетью, сплетённой из золотистых солнечных лучей. Они пересекались, дрожали и периодически вспыхивали, заставляя одну часть моей души замирать в восхищении, а другую – корчиться, как от зубной боли. И боль была сильнее. Последнее, что я увидел, прежде чем не выдержал и открыл глаза – лучи стягивались в своеобразные узлы, похожие на маленькие солнца. Они кольцом опоясывали здание, где-то на середине его высоты, а самый большой, на который почти невозможно было взглянуть, располагался под Храмом, видимо в подвале.

Я застонал, и, как Серафим до этого, привалился к грязной, холодной стене, пытаясь протереть глаза, в которые будто бросили песку. Пальцы опять прошли сквозь маску, будто её не было, и через несколько минут мне полегчало.

– Ну что? Налюбовался? – пришедший в себя Баута, распахнул выходившую в проулок приземистую деревянную дверь и придирчиво осматривал оказавшуюся за ней, освещённую колонией зелёных поганок, каморку, заваленную всяким хламом. – Переждём здесь. Идти лучше после Звона. Здесь это без разницы, но внутри все будут спать. Да и из Города никто внезапно не появится.

Всё во мне протестовала против ожидания, ведь где-то там, внутри, была Лиса, которую, возможно именно сейчас, в очередной раз пытали. Но я понимал, что пока Храм набит бодрствующими фанатиками, вряд ли пройду дальше ворот. И, войдя за Серафимом в тесный чулан, только спросил:

– Как мы попадём внутрь?

– В боковой стене есть дверь. У двери привратники. Они не «светятся», в такой близи к Храму это ни к чему. Придётся тебе на него повлиять, у меня здесь почти нет сил. Но ты ведь уже умеешь залезать людям в голову. А так как ты сам пока ещё человек – тебя свет не так ослабит, должен справиться.

– Но, я ещё не делал этого. Сознательно, имею ввиду.

– Ничего, это не так сложно. Почти как смотреть в суть, только глубже. Сконцентрируйся на объекте, вообрази канал, между своим сознанием и чужим, и всё получится. А пока помоги мне, – он принялся разгребать мусор в стороны, освобождая участок каменного пола. – Нам надо хорошо отдохнуть.

Первым делом – мы завалились спать. Видимо, не только я был измучен переходом через Локус. Баута нагрёб тряпок, соорудив подобие кровати, и, завернувшись в плащ, молча отвернулся к стене. Я лёг напротив, обернув плед вокруг плеч, но сон всё не шёл. Я смотрел в чёрную спину Серафима и думал. Думал, думал, думал. Цель была близка, но это только пробуждало новые вопросы. Предположим, всё получится. Я войду внутрь. Найду Лису. Найду загадочный Ключ. И что дальше? Звонарь не отстанет. Как и Серафим, а я, остро ощущая, насколько погряз в темноте, даже не знал, кто теперь для меня опаснее.

Не получится ли так, что получив Ключ, Баута решит, что безопаснее убить меня? Так сказать «во избежание»? Я почему-то не сомневался, что Лису он вытащит. Укроет от Кошмара, как и обещал. В своём безумном работадателе я был не так уверен, но… Но, но Только бесконечные «но»…

«Не безопаснее ли избавить себя от опасности и выбора сейчас?»

Вкрадчивый, соблазнительный шёпот наполнил мою голову. Я снова посмотрел на спящего. Рука, спонтанно, дёрнулась к шее, на которой до сих пор, без дела, болтался смертоносный кулон в виде месяца. Сжала холодное серебро, потом, будто передумав, опустилась к поясу, на котором висел один из оставшихся у меня ножей. Спина продолжала беспечно вздыматься, и лезвие, тихо шелестя, выползло из самодельных ножен. Вторая рука, со скрюченными пальцами, потянулась вперёд. Её то вид и остановил меня. Я, не веря, смотрел на левую ладонь. В мертвенном зелёном свете, кожа казалась неестественно бледной. Там, где её не пересекали чёрные полосы, вроде тех, что я видел на умирающем мальчике. Они повторяли рисунок вен и, как мазки туши, выбрасывали «побеги», прораставшие в кожу вокруг. И ногти. Чёрные, огрубевшие, заострившиеся, похожие больше на когти какого-то зверя. Я снова подумал о Лисе. Как спасаю её, прихожу к ней, а она… Что она сделает? Узнает ли меня, хотя бы? Некстати вспомнилось, как теперь выглядит моя маска – искажённой пародией на лицо безумца с чертами дикого зверя. Вряд ли узнает. Я, прошлый я, скорее всего умчался бы от себя нынешнего в слепом ужасе. Только сейчас я, наконец осознал, насколько прав Серафим, которого я только что, почти не задумываясь, собирался зарезать во сне. Я уже не совсем человек. Чудовище, да. И вопрос только в том, чего во мне осталось больше.

Пальцы разжались и нож сиротливо звякнул об пол. Я уселся на жёстком камне и впал в какую-то прострацию, рассматривая свои искажённые ладони (Правая выглядела ещё хуже. Ногти на ней стали настоящими когтями, а чистых участков кожи почти не осталось). Слёзы, в который уже раз, обожгли глаза, но я, поглощённый созерцанием и осознанием чудовищных метаморфоз, даже не сделал попытки утереть их. Через несколько минут, меня вернул к реальности голос Бауты:

– Я рад, малыш. Рад, что ты устоял. Не всё потеряно.

Я поднял голову. Внимательно сощурившись, Серафим сидел лицом ко мне, прокручивая между пальцами жезл. Я чувствовал, как в нём, уже успокаиваясь, бурлит сила, которую до этого искусно от меня укрыли. Облегчение от осознания, что я только что избежал смерти, смешивалось в душе с сожалением. Какая-то часть меня, бьющаяся в агонии, всё уменьшающаяся, та часть, которая составляла мою человеческую суть, жалела, что всё не закончилось сейчас, не оставляя места мучительной неопределённости. Не заставляя барахтаться в темноте, между превращением в монстра и сумасшествием.

Чувства были так сильны, что я, совершенно неожиданно, уткнулся лицом в свои когтистые лапы и разрыдался, тихо подвывая, как обречённое, раненое животное, которым себя и ощущал. Но это был обычный плач. Стон человека, на которого свалилось слишком много переживаний, и что-то внутри, не выдержав, надломилось. Он не выплёскивал из меня волны тёмной энергии, не заражал всё вокруг безумием. Не искажал восприятие. Не давал сил. Не давал ничего, кроме слёз. И облегчения.