Дмитрий Костюкевич - Жуть-2

Груда шевельнулась.

Маринка перехватил автомат за рукоять. Табельным оружием ему приходилось пользоваться только в тире. Медленно подошёл, чтобы проверить.

Если это и была сваленная в кучу одежда, то он не видел отдельных предметов, только — бугристую корку и глубокие трещины, как в высохшей грязи.

От накатившей смрадной волны — резкий тухлый запах — его качнуло назад. Он задел носком ботинка груду (только сейчас осознав, что она напоминает шар), и груда провернулась.

На Маринку смотрело красное пятно.

Секунду или две, а потом прыгнуло вперёд, заглатывая автомат (не снятый с предохранителя) и руки милиционера. Левую огромный шар откусил по локоть, у правой оттяпал кисть.

От неожиданной, безбожной боли Маринка закричал. Ему показалось, что руки облили бензином и подожгли. Из обрубков хлынула кровь. Вместе с этим болевой шок перехватил горло — крик оборвался.

Тварь поглотила его руки.

Кровь попала на щиток, потекла жирными струями. Маринка затряс головой и повалился на спину. Его била крупная судорога.

Он уже ничего не видел из-за крови — собственной крови, которая била в шлем из обрубка его руки, — но оставался в сознании, когда что-то почувствовал… что-то кроме выжигающей боли… новую боль. Шар поедал его ноги. Как будто твари было мало его рук, его рук, которыми он мечтал гладить Танины волосы…

За этой мыслью была темнота.

Вазов снял автомат с предохранителя и разрядил магазин в «зубастика», который с чавканьем пожирал то, что осталось от сержанта Маринкы. Старый сериал ужасов, который он смотрел в юности, всплыл в голове почти сразу. Нажимая на спусковой крючок, Вазов — какая-то его часть — видел катящийся шар из злобных голодных созданий; шар прокатился по человеку, оставив одни косточки.

Цевьё автомата скользнуло в ладони. Магазин опустел.

Верхняя половина Маринкы выпала из алой, широко распахнутой пасти. Бронежилет был пожёван, будто картонный. «Зубастик» одеревенел. Из пулевых отверстий сочилась чёрная жижа. В голове Вазова всё ещё стоял отвратительный сухой хруст, с которым акульи зубы твари перемалывали человеческие кости. Он отступил, когда лужа крови коснулась его ботинок.

И ужаснулся тому, что его мозг по-прежнему был способен искать и находить эти неуместные сравнения.

«Как в той древней игре, — подумал Вазов. — В сучьем пакмане…»

Железная дверь валялась у колонны, на осколках плитки. Петли сломаны, а сама дверь выглядела точно лист жести, по которому приложились молотом.

Сколько этажей он оставил над головой? Огромная подземная парковка с внедорожником цвета хаки — раз; колоссальный коридор-пандус с зубчатыми рейками вдоль стен — два; коридоры, пронумерованные римскими цифрами, со встроенными снежащими мониторами и дверями без ручек — три; и вот теперь — круглый тамбур, который ведёт в…

Его пустыню .

Вывернутую наизнанку пустыню, в которую он закапывается с головой. Быть может, только так он сможет вернуться… куда? к кому?

Вопросы не имели смысла. Как и цифры вместо названий в экспликации помещений. Какую функцию выполняло это здание? Что напоминало? Почти ничего… какие-то обрывки… стены больниц и офисных зданий… подземные парковки и камеры для временного пребывания заключённых… технологические помещения и перевёрнутые лифтовые шахты… Сколько он спроектировал таких, пустил по штрабам ручейки кабелей, расставил щиты и агрегаты, развёл и подключил датчики…

Восприятие размылось, только одно чувство было чётким — в припорошённых песком, штукатуркой и битым стеклом подвальных ярусах чувствовалась выборочная уборка. Кто-то или что-то убрал… следы человека. Живого или мёртвого.

Артём услышал звук, слабый и скользкий. Звук доносился из помещения, куда некогда вела продавленная, сорванная с петель дверь. Ступая по песку и тёмным засохшим пятнам, он двинулся вперёд. Бетонный пол был исцарапан. Он шагнул в проём.

Помещение было больным .

В дальнем верхнем углу квадратной комнаты висела огромная морщинистая опухоль, отмеченная крестом воспалённых шрамов. От опухоли по стенам и потолку разбегались бурые корни, покрытые красными волдырями и горчичными полосами. В липких полостях шевелились белёсые усики.

Опухоль дышала . Артём не понимал, как нечто столь уродливое может быть живым, как может существовать, сокращаться и расширяться. Врастать в здание — ведь чудовищная аномалия именно это и делала: множила свои безумные клетки, гнездилась сгустками ткани в полостях стен, труб и вентиляционных каналов.

Сквозь армированную плитку из пола торчали согнутые костяные пальцы, словно рёбра рептилии, сгинувшей миллионы лет назад. Участки стен, до которых не добралась зараза, темнели от влажных потёков. По всему потолку светили мощные лампы, некоторые не только через решётчатые кожухи, но и сквозь бурые уплотнения. В углу, по левую руку от Артёма, стояли пластиковые коробки с каким-то тряпьём. Ответ нашёлся быстро: строительные робы.

— Ты ведь меня слышишь? — спросил Артём, преодолевая отвращение.

Разумная опухоль. Мать «снегирей».

Его бархан .

Решится ли он перебраться через гребень, чтобы расплакаться от облечения или изорвать лицо о зазубренные клыки боли?

Он повёл взглядом и увидел красный огонёк видеокамеры. Камера повернулась в чашечке из гниющей массы; несколько белёсых нитей, опутывающих корпус, лопнуло.

Здесь есть люди, работники? Но ведь наблюдать можно и удалённо. Что-то ему подсказывало, что никто в здравом уме не будет сидеть в слепом здании, по соседству с этим .

Он представил обесточенные городские микрорайоны, и свет в круглых окнах странного здания, и ещё больше света, нет, поток чистой энергии, который вливается в сложные установки, намертво прикрученные к бетонному полу подвала, очень глубоко — люди в халатах спускаются на лифте, и наэлектризованное, искрящее поле, как плёнка натянутое на, скажем, вращающийся металлический обруч, и неведомое создание, возможно, шар или принявшее форму шара, которое рвёт «плёнку» с другой стороны этой реальности…

(Или проще представить отравленную радиацией землю, в которой зреет чёрное уплотнение?)

Следом пришли слова «параллельно… перпендикулярно… насквозь…» — от них не так просто было отмахнуться, как Артём ни старался внушить себе, что они не имеют смысла.

Лоб вспотел. Футболка прилипла к телу. Куртка казалась тяжёлой, очень тяжёлой.

Артём оглянулся на тамбур. Он уже был готов повернуть назад, как вдруг опухоль издала хлюпающий звук. Воспалённое перекрестие раскрылось. Из брюха опухоли, обласканное воспалённой кромкой лепестков-губ, вывалилось человеческое тело.