Дмитрий Костюкевич - Жуть-2

Михей приблизился, одну руку положил Катюхе на плечо, другой надавил на лопатку: выгнул так спину — не сутулься. Катюха выпрямилась, но еще сильней скисла, поплелась на кухню кипятить трёхлитровые банки.

Этой ночью Михею снились кошмары, будто не кусты перчика он ножом рубит, а топором людей. И до того натуральные осколки ему виделись в надломленных костях, что проснувшись, захотелось руки помыть и лицо вытереть. Открыл глаза — повсюду круги, сердце колотится. Глубоко вздохнул и на другой бок повернулся, успокоился и снова задремал.

И опять в руке топор, а перед глазами кровавые лужи.

Утром дождь шелестел по листьям, постукивал по капюшону, капельки стекали по рукавам в карманы. Чужая собака облаяла, не вылезая из будки. Михей отправился в лес, к месту, где за оврагом из земли выступают огромные камни, похожие на исполинские кирпичи. Они будто дышат теплом, снег не лежит в том месте даже в самые холодные зимы. И трава здесь живёт странная — с толстыми и ветвистыми стеблями, пушистая и ярко-зелёная, как водоросли.

Михей спустился в овраг и присел на рыжеватый камень под огромным папоротником. Дождь утих, он опустил капюшон, осмотрелся — буйная, сочная зелёнь. Ручей течет чешуйчатой от коричневых листьев змейкой, шелестит по корням, ползёт и прячется под камни. Что-то красное блестит под ногами, Михей наклоняется и видит небольшой, размером с куриное яйцо перчик — кожица лоснится, натянутая упругими изгибами мякоти. Михей присматривается и глазам не верит, проводит по перчику пальцем, пробует палец на вкус и выпучивается — бомба! Едва дыхание держит, до того перец острый. Ради такого не жаль и всю теплицу пустой держать.

Наклоняется ближе, разводит ладонями листья — плод всего один, и кустик слабенький, долго не протянет. Лось придёт греться, лисица или заяц — помнут, растопчут. Михей аккуратно срывает перчик и крутит в руке, разглядывает — необычный, странный, кладёт в карман, как сокровище.

Вот тогда, по дороге домой он и встретил мужиков, Серёгу и Баклана, и вроде помирился, и пошел дальше домой перец сушить, чтобы редкие семена из него добыть. А Катюхе ни слова — снова обложит.

Михей на скорую руку сколотил клетушку — деревянный ящичек с дырками, чтобы от мышей, мало ли. Положил в неё перчик и закинул на высоченный шкаф, тот что в спальне, Катюха и захочет, так сама не достанет.

А ночью снова насели на Михея кошмары. На этот раз виделось ему будто он людям головы отрывает, точнее сказать вывинчивает, как лампочки, оставляя кровавые «гнёзда» на шеях. Открывает глаза — спальня.

Бесшумный ветер робко теребит марлю на открытом окне. Уличный фонарь роняет на пол блёклые лепестки света, слегка испачканные полупрозрачной тенью стекла. Катюха дышит свободно. Остальная часть комнаты таится в расплывчатом мраке, который заполняют молчаливые тени. Одна из них похожа на человека — она ползет мимо кровати, к окну, обходит стул, заглядывает за шкаф, тишина услужливо глотает её мягкие шаги. Михей всматривается — не верит. Не может вдохнуть, руки прилипают к кровати. Живая тень что-то внимательно ищет. Наконец замирает, сгущается в человеческую форму, поворачивается и как будто замечает Михея. Тяжелый воздух стынет во рту. Тень подбирается ближе, наклоняет голову, как птица, и садится на кровать рядом с Михеем. Влажные огоньки её глаз холодно вспыхивают от протянутого окном света.

Смотрит. Долго и пристально.

Михей не выдерживает, закрывает глаза, старается думать, что этот сон — продолжение того, кровавого сна, где он вывинчивал людям головы. Вот сейчас он разлепит веки, и наваждение пройдет. Нет. Чужое лицо висит прямо над ним, пугающе низко, видна каждая черточка — кривой нос, пышные губы, апельсиновые поры кожи, маслянистые глаза — они смотрят прямо в него, бездонные зрачки сапёрными лопатами врезаются в мозг, и ковыряют, ища червей в его мыслях. Он чувствует глухое волнение разума, не своего… чужого. По бровям тени проходит волна, это гусеницы… нет, теперь мокрицы… Михей жмурится, пытаясь вдохнуть комок застывшего на зубах воздуха.

Лицо отступает, тень колышется рядом, теперь у ног, обходит кровать, туда, где сопит Катюха. Ложится не рядом, а прямо в неё. Михею нужно закричать, разбудить жену, вытолкнуть из неё волокнистый сгусток, но тело не слушается, его будто нет, только одни глаза, которые наливаются как пузыри и жмут череп болью. Свет уходит из комнаты, подбирая со стола обломки уличного фонаря и сырую россыпь бликов, лепившихся к вазам и полосатому дощатому полу, слизывает каждое светлое пятнышко, каждый отзвук отсутствия мрака. Оставляет Михею лишь черную и безмолвную пустоту.

Весь следующий день Михей внимательно следил за Катюхой. Что делает, куда идёт, о чем говорит, как смотрит. Хоть её поведение и было обычным и естественным, Михей всё же старался не терять жену из виду, не отпускал далеко и не позволял находиться у себя за спиной. Удерживал в поле зрения, как собаку на поводке.

— Как спала? — спрашивал он, принюхиваясь к борщу.

— Обычно, — отвечала Катюха, — а чего?

— Так, — Михей всматривался в тарелку с кроваво-красной жижей, в которой отражалось его хмурое лицо и разлапистый светильник на потолке, и мазал горчицей ржаной хлеб.

Ответы на вопрос «что теперь делать?», вертевшейся в голове с самого пробуждения, не покидали весь день и настырно топтались вокруг единственно известного способа борьбы с неизвестным — сходить за отцом Андреем.

К вечеру беспокойство немного поутихло, а перед сном Михею снова сделалось не по себе, и тяжелое предчувствие с новой силой заскулило под сердцем. Он долго не мог заснуть, ворочался и часто вставал: то поправить занавеску, то попить воды, то проверить замок. Катюха спала, как послушный ребенок. К двум часам ночи Михея наконец сморило. И не сон, а снова какое-то наваждение, будто и спит он, и не спит одновременно. В этой неразберихе состояний он вдруг нащупал отчетливый скрип кровати и первое, что подумал — Катюха тоже захотела попить, а затем вспомнил, что с ней случилось, и сон как рукой сняло — шум хлынул в уши, по спине побежал холод. Её ночная сорочка мелькнула за окном, как привидение. Катюха проплыла до калитки, вышла на дорогу и завернула в сторону леса. Михей запрыгнул в сапоги, набросил бушлат и выскочил, прихватив с крыльца еще одну куртку.

Сырой воздух собирался вокруг фонаря в радужный полупрозрачный шар. По мере удаления от него, тени становились длиннее, а ямы на дороге глубже. Днём здесь легко пройти без опаски, а ночью кажется, будто вся дорога усеяна бездонными и крутыми рытвинами, в которых можно запросто сломать ноги. Михей старался идти быстрее, но то и дело оступался. Догнать Катюху не получалось, он едва не терял её из виду.