Стивен Кинг - Если она кровоточит

Он подоъехал к лагерю Калламов—заброшенному, заколоченному досками, с окованной цепью подъездной дорожкой—и начал считать телефонные столбы и столбы электропередач, как они с Рики делали в детстве. Некоторые пьяно клонились к правому борту или к левому, но между лагерем Калламов и заросшей подъездной дорожкой-тоже прикованной цепью—все еще оставалось ровно шестьдесят шесть столбов с вывеской, которую Люси сделала, когда дети были маленькими: "Чез Ларсон". За этой подъездной дорожкой, как он знал, было еще семнадцать столбов, заканчивающихся лагерем Фаррингтонов на берегу озера Агельбему.

За домом Фаррингтонов простиралась огромная полоса неэлектрифицированной дикой природы, по меньшей мере в сотне миль по обе стороны канадской границы. Иногда они с Рики поднимались наверх, чтобы посмотреть на то, что они называли последним полюсом. Для них это было своего рода очарованием. Кроме этого, ничто не могло удержать ночь. Однажды Дрю взял Стейси и Брэндона посмотреть на последний столб, и Дрю не пропустил ни одного выражения, которое промелькнуло между ними. Они полагали, что электричество—не говоря уже о Wi-Fi-будет работать вечно.

Он вылез из "Субурбана" и отомкнул цепочку, но прежде чем она наконец повернулась, ему пришлось нажать и повернуть ключ. Ему следовало бы купить в магазине что-нибудь 3-в-1, но ты не мог думать обо всем сразу.

Подъездная аллея была длиной почти в четверть мили, и ветви деревьев по бокам и крыше Сабурбана задевали ее всю дорогу. Наверху были проложены две линии-электрическая и телефонная. Он помнил, как в старые времена они были туго натянуты, но теперь они прогнулись вдоль диагонального отрезка Северного Мэна, идущего от дороги.

Он подошел к хижине. Дом выглядел заброшенным, забытым. Зеленая краска отслаивалась, и Билл Колсон не мог ее освежить, оцинкованная стальная крыша была покрыта еловыми иголками и опавшими листьями, а спутниковая тарелка на крыше (ее чашка тоже была наполнена листьями и иголками) выглядела здесь, в лесу, как шутка. Он задался вопросом, платила ли Люси ежемесячную плату за тарелку, а также за телефон. Если так, то это, вероятно, были деньги просто так, потому что он сомневался, что они все еще работают. Он также сомневался, что ДирекТВ отправит чек обратно с запиской, в которой говорилось: "упс, мы возвращаем вам оплату, потому что ваша тарелка испачкала кровать". Крыльцо было обветшалым, но выглядело достаточно прочным (хотя это не было бы само собой разумеющимся). Под ним виднелся выцветший зеленый брезент, прикрывавший, как предположил Дрю, один или два деревянных полена—возможно, последние дрова, которые Старый Билл принес сюда.

Он вышел из машины и встал рядом с "Субурбаном", положив одну руку на теплый капот. Где-то каркнула ворона. - Далеко, - ответила другая ворона. Кроме журчания Годфри-Брука на пути к озеру, это были единственные звуки.

Дрю подумал, не припарковался ли он на том самом месте, где Билл Колсон припарковал свой собственный полный привод и вышиб себе мозги. Разве не существовало школы мысли—возможно, еще в средневековой Англии— - что призраки самоубийц были вынуждены оставаться в тех местах, где они закончили свою жизнь?

Он направился к хижине, говоря себе (ругая себя), что он слишком стар для рассказов у костра, когда услышал, как что-то неуклюже приближается к нему. То, что вынырнуло из зарослей сосен между поляной хижины и ручьем, было не привидением или призраком зомби, а лосенком, шатающимся на нелепо длинных ногах. Он добралась до маленького сарая с оборудованием рядом с домом, потом увидел его и остановился. Они уставились друг на друга, и Дрю подумал, что лось—будь то молодой или взрослый-был одним из самых уродливых и невероятных созданий Бога, а теленок думал неизвестно о чем.

- Ничего страшного, приятель, - тихо сказал Дрю, и теленок навострил уши.

Теперь раздался еще один грохот и грохот, гораздо более громкий,и мать теленка протолкалась сквозь деревья. Ветка упала ей на шею, и она стряхнула ее. Она пристально посмотрела на Дрю, опустила голову и стала ковырять лапой землю. Ее уши откинулись назад и плотно прижались к голове.

"Это значит обвиняет меня", - подумал Дрю. Она видит во мне угрозу для своего ребенка и хочет обвинить меня.

Он подумал, не побежать ли ему к "Субурбану", но это было бы слишком далеко. А бегство, даже подальше от теленка, могло бы насторожить мать. Поэтому он просто стоял на месте, пытаясь послать успокоительные мысли тысячефунтовому существу, находившемуся не более чем в тридцати ярдах от него. Здесь не о чем беспокоиться, Мам, я совершенно безобиден.

Она смотрела на него секунд пятнадцать, опустив голову и ковыряя копытом землю. Казалось, что она был больше. Затем она подошла к своему теленку (не сводя глаз с незваного гостя) и встала между ним и Дрю. Она снова посмотрела на него долгим взглядом, словно обдумывая свой следующий шаг. Дрю стоял неподвижно. Он был сильно напуган, но в то же время странно возбужден. Он подумал: "если она нападет на меня с такого расстояния, я либо умру, либо буду так сильно ранен, что все равно умру". Если она этого не сделает, я буду делать здесь блестящую работу. Блестящую.

Даже сейчас, когда его жизнь была в опасности, он понимал, что это ложная эквивалентность—с таким же успехом он мог бы быть ребенком, верящим, что получит велосипед на день рождения, если какое—то облако закроет Солнце, - но в то же время он чувствовал, что это абсолютно верно.

Лосиха-мама вдруг качнула головой, боднув теленка в задние лапы. Он издал почти овечий крик, совсем не похожий на хриплый блат старого папиного лося, и потрусил к лесу. Мама последовала за ним, остановившись, чтобы бросить на Дрю последний, зловещий взгляд: "последуешь за мной и умрешь".

Дрю испустил вздох, который сам не знал, что сдерживает (клише из седого романа саспенса, которое оказалось правдой), и направился к крыльцу. Рука, державшая ключи, слегка дрожала. Он уже говорил себе, что на самом деле ему ничего не грозило; если бы ты не беспокоил лося—даже маму лося,—это не беспокоило бы тебя.

Кроме того, могло быть и хуже. Это мог быть и медведь.

Он вошел внутрь, ожидая увидеть беспорядок, но в комнате было чисто и уютно. Конечно, это работа старого Билла; возможно даже, что Билл в последний раз привел ее в порядок в тот день, когда покончил с собой. Старый тряпичный коврик Эгги Ларсон все еще лежал в центре комнаты, потертый по краям, но в остальном целый. Там на кирпичах стояла дровяная печь рейнджеров, ожидавшая загрузки, ее стеклянное окно было таким же чистым, как и пол. Слева располагалась примитивная кухня. Справа, над лесом, спускавшимся к ручью, стоял дубовый обеденный стол. В дальнем конце комнаты стояли диван с откидной спинкой, пара стульев и камин, который Дрю не очень-то любил зажигать. Одному Богу известно, сколько креозота могло скопиться в трубе, не говоря уже о диких животных: мышах, белках, летучих мышах.