Чез Бренчли - Новые страхи [сборник litres]

Ей следовало бы крепче держаться за жизнь. Такое копошение должно прекратиться. Она целиком и полностью за то, чтобы провести жизнь в баре, но какой в этом смысл, если невозможно выпить?

– Хенрик, – зовет она.

Хенрик, который, по-видимому, пытается помирить Карни и другого клиента, поворачивается к ней.

– Это, знаешь ли, ничего не меняет, – говорит Карни, и его рот кривится. Хенрик идет к ней. – Ты можешь помочь многим, скольким захочешь, но ее ты все равно подвел. Ты слаб. Ты вода в ее стакане с виски и всегда таким был. В конечном счете, ты сдашься.

Хенрик закрывает глаза и садится рядом с нею.

– О чем это все? – спрашивает она.

– Он хочет кое-что узнать, а я ему не говорю. Выкинь это из головы. Выглядишь немного лучше, – говорит Хенрик. – Ты вызывала у меня опасения. У всех нас.

– Кроме Карни.

– Карни заботится только о самом себе.

– Что это за место? – спрашивает она уже не таким слабым голосом, как прежде. – Ад? Лимб? [23]Валгалла? [24] У древних германцев и скандинавов рай, куда попадают воины, погибшие в битве.

– Ты не назвала Царство Небесное, – говорит Хенрик.

– Может, мы и в баре, но это не Царство Небесное. Будь это Царство Небесное, я бы испытывала бо́льшую вину.

– Насколько нам известно, из всего, тобой перечисленного, ближе всего лимб. Никто толком не знает. Нет начальства, сказать, что происходит, некому, только указания передаются ушедшими ушедшим.

– «Ушедшим». То есть жизнь посмотрела на меня и сказала: «Пусть уйдет во время празднования тридцать третьего дня рождения».

Хенрик хлопнул в ладоши. Звук получился странный.

– Помнишь свой возраст – хорошее начало.

– Может быть, все возвращается.

– Дай время. Как бы то ни было, иногда люди возвращаются к жизни, у каждого для этого свои причины.

– Я никогда не вернусь к жизни, – говорит она.

– Браво! – говорит Хенрик. – Насколько мы понимаем, это место в буквальном смысле слова – салон последних шансов.

– Что такое последний шанс?

– Шанс повторить, пережить часть собственной жизни и принять такие решения, которые позволят не умереть, по крайней мере умереть не так рано.

– Что надо делать? – спрашивает она с надеждой.

– Тут непросто, – говорит Хенрик. – Придется вспомнить, кто ты.

– И что потом?

– Люди, которых ты тут видишь вокруг себя, в некотором смысле призраки – они в прошлом. Каждый при жизни бежал к собственной смерти. В какой-то момент твоего прошлого ты оказалась здесь. Твоя задача – ждать и затем оказаться среди миллионов.

– И что тогда?

– Тогда хватай ноги в руки, вложи свой будущий дух в твое же бывшее тело и убеди его не умирать.

– Всего-то, – говорит она, цепляясь за сарказм, как за расщепленное плавающее в море бревно. – Принимая во внимание, что я понятия не имею, на что я похожа, как меня зовут или как двигаться в этой пространственно-временной хрени.

– В таком случае, надо тебя двигать, – говорит Хенрик.

Час, день или год спустя она сумела добраться до середины бара. Каким-то образом знание, что она находится на другой плоскости, ведущей в лихорадочный мир живых, помогает ей двигаться в нем. Через год, день или час она стоит в зале ожидания перед выходом на посадку. Потоки живых сплетаются и расплетаются, как тяжи ДНК. Они закручиваются вокруг нее, и все в них, как один, вздрагивают, когда кто-то прикасается к ней.

Призраки собираются. Их множество. Они стоят у стоек регистрации, стоек предполетного досмотра и в кафе. Головы медленно поворачиваются, призраки смотрят в дым на себя в прошлом. Хенрик говорит, что мертвых находят в местах, через которые проходит много народу, – в музеях, концертных залах, вокзалах. Она никогда не любили аэропорты, ее отталкивала их толчея и суета, но, может быть, в глубине души она знала, что мертвые ждут, что там гораздо больше людей, чем полагали живые.

Она медленно проходит мимо охранников в зал, где продается парфюмерия. Ее призрачному телу тяжел стоящий здесь запах, она как будто проходит через занавеси, состоящие из свисающих сверху бус. О чем она думала? О мужчине. Она говорила с мужчиной. В баре. Воспоминания о нем пропадают, как сведения о рейсах с табло в зале ожидания перед выходом на посадку. Хенрик. Да, точно.

Люди проходят, глядя друг на друга, как будто в масках с широко разинутыми ртами. Их столько же, сколько смешивающихся запахов алкоголя и перегара. Ей надо узнать себя среди них. Это невозможно. Ей никогда не выбраться отсюда. Она оседает на пол и сворачивается в клубок под ногами потоков людей из плоти.

– Разве не говорил я тебе не заходить слишком далеко в первый раз? – говорит Хенрик, когда она подходит. Она снова в баре.

– Говорил, но я тогда забыла. – Ей хочется лечь на скамью, идущую вдоль стены в баре, и заснуть.

– Именно поэтому и не следовало заходить слишком далеко. Бар хранит наши воспоминания, только не спрашивай меня, каким образом. Они как будто консервируются, пропитавшись алкоголем. Если можешь сохранять сознание, это поможет.

Она сосредотачивается на плакате возле барной стойки. Это традиционная ирландская молитва, которую часто можно видеть на полотенцах, табличках на магнитах, которые прикрепляются к холодильникам, и на подкладках для пивных кружек. Вероятно, вы видели такую на пивной кружке в доме у вашей тети – она начинается словами «Да поднимется дорога тебе навстречу» и заканчивается благословением «Да бережет тебя Бог в ямке на своей ладони». На этом плакате последние три слова были неразборчивы, их уничтожили время, солнце или хранящиеся рядом упаковки свиных шкварок.

Хенрик проследил за ее взглядом.

– Вот почему мы называем это заведение «Ямкой». – Он крестится и говорит: – Да хранит нас Бог в ямке своей ладони.

– Я думала, что цель состояла в том, чтобы уйти, – говорит она.

– Нам даровали возможность по-новому пережить часть прошлого, но не знаю, всем ли так повезло. Насколько мы знаем, некоторые переходят прямо к следующей стадии, если таковая имеется. Или никуда вообще не переходят. Находиться в ямке – возможность, благословение.

– Скажи это ему, – говорит она, глядя на идущего в дыму Карни. Живые сторонятся его, как будто он – воздуходувные мехи. Она чувствует их панику, меняющую вкус воздуха, добавляющую привкус железа, как будто рот заполняется кровью. Призраки тоже держатся на расстоянии.

– В чем дело? – спрашивает она.

– Его убили, – говорит Хенрик. – Не спрашивай меня, почему и зачем, и уж, конечно, не спрашивай его, но это то, что им движет, – он хочет найти и убить своего убийцу.

– Но он же призрак. Я видела, с каким трудом ему удалось разбить пивной стакан. Он никого убить не сможет.

– Что ж, это другая сторона благословения, – говорит Хенрик.