Чез Бренчли - Новые страхи [сборник litres]

Это не имело значения. Ничто не имело значения, кроме моей решимости увести его от Роуан и Джоша, из этого мира, если удастся.

Инстинкт побуждает людей, молодых и старых, льнуть друг к другу.

Мы всегда так за все держимся. Мы даже не позволяем уйти своим мертвецам.

Наверно, я рисковал, полагая, что смогу удержать его сейчас, увести его с собой, что у него не хватит ни силы, ни воли уйти от меня.

Теперь я почти бежал, таща его за собой. Если он что-либо думал – если он был способен мыслить, – он, вероятно, решил, что я направляюсь к тропинке и доверю ему поддерживать меня во время спуска по ней.

Только не я. Я подвел его прямо к краю утеса.

Вот и все, что у меня было. Так я хотел спасти Роуан и Джоша, если это вообще было возможно. Отвлечь внимание Брюса на себя и покончить с собой. У меня не было времени на сожаления, на тщательное обдумывание, на прощание. Просто добраться до обрыва, и вниз.

Броситься вместе с ним навстречу ветру, который, казалось, задул сильнее перед нашим падением. Я надеялся, что он… что? Может быть, развалится? Что его части утратят связь между собой и он растворится в воздухе, из которого создан? У меня не было времени подумать, а не то мои намерения могли бы показаться глупыми, безнадежными, нелогичными. Я показался бы себе неудачником.

Как бы то ни было, я и считал себя неудачником. Покойником без надежды вернуться на этот свет, будь то с дурными намерениями или с благими.

Я прыгнул, почти взлетел, почти упал, но…

Он всегда меня спасал. Всегда был моим спасением, всегда выбирал роль спасителя.

Теперь – кто знает отчего? – он выступил в ней снова.

В своей гордыне, силе и зрелости я считал себя таким взрослым, ответственным и знающим. И теперь я вдруг снова стал ребенком, в то время как взрослый держал меня за руку.

Мне казалось, что это я его держу, но оказалось, что он держит мою руку в своей, как бывало всегда. Он взмахнул рукой, подняв меня высоко в воздух, и отбросил от обрыва.

Я сильно ударился об землю и некоторое время не мог вздохнуть. После падения я ничего не видел из-за темноты и ветра. Но вскоре ветер утих. Тогда я смог встать и увидел, что смотреть не на что. Я пошел к овчарне и нашел прижавшихся друг к другу Роуан и Джоша.

Подождал ли он, ушел ли, растворился ли в воздухе? Я не мог этого знать. Знал только, что его нет.

Не оказалось на месте и лодочного двора – я спустился на пляж как только смог. Не осталось и большей части мастерской. Крыша и двери исчезли, уцелели только некоторые стены, но были в таком жалком состоянии, что ремонтировать их не имело смысла. Желания строить снова у меня не было. Мастерская принадлежала Брюсу, а моей побыла всего ничего, и он забрал ее себе. Деревня лежала в развалинах, и моя жизнь тоже.

Правда, у меня была страховка. Брюс застраховал все имущество и незадолго до смерти перевел страховку на мое имя. Он всегда очень заботился о своем, включая и меня. Получив страховку, я купил себе яхту, не такую красивую, как строили мы, но неплохую. Достойную плавания в открытом море.

Коттедж я решил подарить Роуан, если бы она захотела владеть им. Если нет, то Джошу, а если и он не захочет, то деревенскому фонду помощи людям, оказавшимся в бедственном положении, всем моим друзьям и соседям.

Из коттеджа я забрал только пепел Брюса. Из того, что осталось на лодочном дворе, – только оригами, изготовленное Джошем из листа меди, «Судно, которое не поплывет никуда». Побитую и погнутую, негодную для плавания, я возьму эту яхту с собой и увезу далеко-далеко в море, пересыплю в нее пепел Брюса, отдам это все океану и прослежу, как он ее поглотит.

И потом – я не вернусь. По крайней мере, в ближайшее время. Отдам свою судьбу на волю ветра и моря.

Она понятия не имеет, где находится, но, судя по запаху пива, поднимающемуся от ткани под ее лбом, можно предположить, что сидит в баре, опустив лицо на стол. Должно быть, кто-то пригласил ее вечером быстро пропустить по одной, и это «быстро по одной» превратилось, как это обычно и бывает, в долгие десять. Может быть, ей повезло, бар закрылся, но ее оставили в зале. Может быть, ее удерживали против ее воли, хотя бы мгновение.

Она медленно поднимает голову и открывает глаза. Окружающее пошатывается. Да, она сидит за столом в углу заведения на скамье, идущей вдоль стены, перед ней пустая бутылка джина. Голова, однако, ощущается вовсе не как фигурка животного, наполненная сладостями, которую подвесили к потолку и которую одного из присутствующих с завязанными глазами просят разбить палкой. Ее не мучает чувство вины или стыда, нервные окончания никак не дают о себе знать. Если повезло, линии, которыми она подвела глаза, на месте, а не размазались по ее или чьему-то еще лицу.

Все же что-то определенно не так. Она понимает это так же ясно, как помнит собственное имя. Что-то так же нереально, как перегиб соломинки в стакане с коктейлем. Она пока не понимает, что именно. Она даже не уверена, что бывала здесь прежде. Бар, как все бары: в углу понуро опустила ветки рождественская елка, ее украшения выглядят так, будто знавали времена и получше, но, вероятно, на самом деле не знавали; клиенты что-то бормочут, бармен трет что-то тряпкой; дым заполняет помещение, и это подтверждает, что бар уже закрыт и что его владелец закон соблюдает, но не слишком строго – все вышеперечисленное означает, что она может находиться в любом из дублинских баров.

Двое из сидящих за стойкой поворачиваются к ней. Ближайший из них – хмурый вид, бочкообразное туловище – оглядывает ее с головы до ног и глумливо усмехается. Она откидывается на спинку кресла. Другой высок, худ, с очень длинной шеей. Он медленно приближается к ней, как огромная бутылка шампанского.

– Ты слабый человек, Хенрик. Неужели хоть раз нельзя не лезть не в свое дело? – говорит ухмыляющийся.

– Оставь это, Карни, – говорит Хенрик. Он идет тяжело, как будто двигает перед собой тяжесть. – Так ты, значит, очнулась, – говорит он, подойдя к ней, и садится. – Не обращай внимания на Карни. Вечно он с целым миром воюет. – Он улыбается, отчего его лицо начинает походить на смятый носовой платок. – Что, нехорошо тебе?

– Могло быть и хуже. Так ты тут был прошлым вечером? – спрашивает она.

– Я всегда здесь.

– Ты хозяин? Если я что-нибудь сломала, скажи, будь добр. Ну, знаешь, столы, стулья. Закон нарушила. Сердца разбила. Я понятия не имею, как сюда попала.

– Этого никто не знает. – Он невыносимо медленно скрещивает ноги, как скелет Шерон Стоун в замедленной съемке.

За баром начинает гудеть кофемашина.

– Мне нужно кофе, – говорит она. В какой-то момент воспоминания обязательно всплывут, и к тому времени она должна быть в состоянии извиниться, вызвать полицию или бежать.