Георгий Старков - Никта

Но что-то всё равно было не так. Объектов было слишком много, и компьютер не мог их опознать, растерянно выделяя их красной обводкой. На мониторе множились знаки вопроса. К тому же все светила и планеты выглядели размазанными, дрожащими — так бывает, когда смотришь на что-то через толщу воды. Лишь спустя время бортовой компьютер смог кое-как сопоставить неожиданно возникшие лишние звёзды с характеристиками в своей базе данных, и вместо вопросительных знаков начали появляться названия.

— Проксима Центавра? — удивился первый помощник. — Как? Мы же летим к ней, она должна быть перед звездолётом!

— Смотрите, там есть и остальные компоненты Альфы Центавра, — указал штурман. — Толиман… Хадар… Ничего не понимаю.

— Глядите на расстояния! — воскликнул кто-то.

Монкхауз всмотрелся в числа возле надписей. Если им верить, то звезды, к которой они планировали лететь двенадцать лет, они должны были достичь через пятнадцать секунд… шестнадцать… семнадцать. «Проксима» удалялась от своей цели. Расстояния до остальных звёзд тоже были столь же смехотворными и увеличивались с каждым мгновением. Фальшивые звёзды чуть подрагивали вместе с гигантским полотнищем, по которому они были рассеяны. По расчётам компьютера, «полотнище» представляло собой почти плоскую сплошную стену с очень большим радиусом кривизны.

И тут капитана осенило. Радиус кривизны! Это была не стена, а исполинская сфера вокруг Солнечной системы, заключившая в себя центральное светило, планеты и кометы — и только что «Проксима» проткнула поверхность сферы изнутри, пустив по ней возмущение, и оказалась за её пределами.

«Голографический экран. Или что-то подобное».

Монкхауз не поверил собственной догадке. Неужели всё, что они знали о дальнем космосе, включая саму цель их путешествия — не более чем картинка на этом космическом мыльном пузыре?

— Капитан, разрешите переключиться на фронтальный обзор, — первый помощник привстал с места. — Там… это нужно увидеть.

— Переключайте, — отозвался Монкхауз.

Сфера, звёзды и планеты сменились знакомой пугающей бездной. Но пустота уже не была абсолютной — в ней появилось какое-то шевеление. Будто волны пробегали по чёрной выжженной поляне космоса, тут и там возникали смутные образы, вспыхивали и гасли огни из чистого белого сияния, которое не слепило глаза.

«Пробуждаются», — подумал капитан и сам подивился этой странной мысли.

— Что это такое? — тихо спросил первый помощник.

Монкхауз не стал отвечать, хотя у него имелось предположение. И если бы он решил высказаться, то произнёс бы всего одно слово: «Обман».

Сфера была источником величайшего обмана. На протяжении многих тысяч лет она создавала иллюзии, которыми питалось человечество. Подобно монитору, подменяющему собой настоящий вид из иллюминатора, она генерировала ложь. Может быть, на заре времён она показывала грозных богов, гуляющих по небосводу среди звёзд — и лишь потом богов сменили галактики, туманности, взрывы сверхновых; сфера стала испускать потоки фотонов, нейтрино и гравитонов в угоду любопытству людей. И люди, лишённые возможности дотянуться до неба, верили ей, строя на фундаменте её сказок свои представления о мироздании.

Капитан не знал, как устроена сфера, кто её создал и с какой целью. Он не имел понятия, что их ждёт впереди, не представлял, что это за гигантские силуэты, которые лениво ворочаются во мгле впереди. Единственное, в чём Дейл Монкхауз был уверен — в том, что всякий обман ему не по нутру. Он был намерен установить истину, сколь бы невероятной и жуткой она ни оказалась.

— Приготовиться к корректировке курса, — распорядился капитан. — Господа, взбодритесь. Мы продолжаем полёт.

Первый звездолёт в истории человечества направлялся в неизвестность.

2014 г.

Под утро Ивану приснился сон. В нём он купался в озере возле загородного домика, куда часто ездил в детстве с семьей. У берега вода едва доходила ему до груди, но поодаль дно уходило круто вниз. Поэтому папы запрещали ему отходить от берега и всегда бдительно наблюдали за ним. А Ивана смутно тянуло вдаль, к середине озера, где солнечные брызги кипятили синюю гладь. Будто бы случайно в перерыве между плесканиями он делал мелкие шажки в ту сторону. Обычно после пятого-шестого шага он слышал окрик и тут же послушно шёл обратно. Но во сне Иван всё шёл и шёл вперёд, и никто его не останавливал. Вода дошла до его подмышек, до шеи, до подбородка. Тело, подхваченное ею, стало очень лёгким, песчаное дно едва ощущалось под пятками. Иван испугался и уже хотел сам повернуть назад, но тут его внизу чья-то рука схватила его за щиколотку. Он вздрогнул и едва не упал. Из-под воды, отфыркиваясь, вылезла Марина, неизвестно как тут оказавшаяся.

— Ну, чего встал? — засмеялась она, явно наслаждаясь его ступором.

— Ты? — Иван неуверенно посмотрел назад. У озера были люди, много людей, но лиц ни у кого он разглядеть не смог.

— Давай, — Марина потянула его вперёд, туда, где глубоко. — Пойдём дальше!

— Нет, это опасно. Надо возвращаться.

— Ну и трусишка же ты! — она звонко засмеялась и откинула за спину мокрые волосы, которые тут же прилипли к её белым плечам. — Ладно, хочешь здесь — давай здесь.

— Ты о чём? — только успел спросить Иван, и тут она прижалась к нему, обвила руками шею и стала неистово целовать, буквально впиваясь в его губы своими. Ивана охватил пронзительный ужас.

— Маришка, не надо! Нас увидят… они увидят!

— Увидят, — прошептала она, и её тёплое дыхание защекотало ему нос. — Ну и пусть. Пусть видят. Это ничего. Это нормально.

Она снова накрыла его рот поцелуем, и Иван поддался нарастающей волне страсти, спиной чувствуя презрительные взгляды людей на берегу. Кто-то издал удивлённый возглас, кто-то громко фыркнул, кто-то закричал: «Какая мерзость!». Он узнал этот голос — то был его чопорный старший отец. Ивана охватил стыд, но прекратить поцелуй он был не в состоянии.

Проснулся он взмокшим, возбуждённым и совершенно несчастным. В следственном изоляторе было темно, но квадрат окошка высоко наверху поменял цвет с чёрного на глубокий синий — значит, рассвет был близок. Иван ворочался на койке, пытаясь заснуть снова, но это ему не удалось. В конце концов, он встал и принялся делать зарядку. Он занимался этим каждое утро, пока его не арестовали. Оказавшись в камере, Иван забросил это дело — было не до того; потрясение и отчаяние были слишком велики. Теперь же он свыкся со своим положением за недели допросов и разбирательств. Он приучил себя не думать слишком много сверх необходимого — в серые дни заключения и бесконечных допросов можно было легко сойти с ума, если не держать в узде чувства и размышления.