Стивен Кинг - Кристина

– Круто тебе! – сказал я. – Отдохни, развейся.

– Думаешь, стоит поехать?

– Если не поедешь, бегом к психиатру: пусть проверит, все ли у тебя в порядке с головой.

– Деннис…

– Что?

Она заговорила чуть тише:

– Будь осторожен, ладно? Я… ну, я много думаю о тебе в последнее время.

С этими словами она повесила трубку, а я остался стоять с трубкой в руке, удивленный и обрадованный. Но чувство вины никуда не делось – может, чуть-чуть потеряло остроту. Отец спросил, пытаюсь ли я помочь Арни. Пытаюсь? Или просто хочу тайком пролезть в ту часть его жизни, куда он запретил мне соваться, и заодно отбить его девчонку? Что, интересно, сказал бы на это сам Арни?

Голова раскалывалась от сотни вопросов, и я подумал, что отъезд Ли всем пойдет на пользу.

Как она сама недавно сказала о родителях, чем меньше людей в этом замешано, тем лучше для них.

В последний рабочий день старого года, 29 декабря, я позвонил в местное отделение Американского легиона и попросил к трубке секретаря. Его имя – Ричард Маккэндлс – я узнал у уборщика, который заодно дал мне и телефонный номер. Оказалось, это номер магазина Дэвида Эмерсона, нашего «правильного» мебельного магазина. Меня попросили подождать, и вскоре к трубке подошел Ричард Маккэндлс, человек с низким хриплым голосом эдакого крепкого и все в жизни повидавшего старика, который плечом к плечу с Паттоном шел через Германию в Берлин, на ходу ловя зубами пули.

– Маккэндлс слушает.

– Мистер Маккэндлс, меня зовут Деннис Гилдер. В августе вы устраивали похороны человека по имени Роланд Лебэй…

– Он был вашим другом?

– Нет, мы были едва знакомы, но…

– Тогда скажу как есть, – пророкотал Маккэндлс. Я все дивился его голосу: как будто Энди Девайна скрестили с Бродериком Кроуфордом. – Лебэй был самый натуральный сукин сын, и, будь моя воля, Американский легион оставил бы его труп гнить в канаве. Он ушел из организации в 1970-х, а если б не ушел, мы бы его взашей прогнали. Отродясь не видал такого вздорного подонка!

– Правда?

– Точно говорю. Его хлебом не корми, дай затеять ссору, а лучше драку. В покер с ним никто не играл, да и пить мало кто решался. Стоило ему пропустить рюмку – все, он зверел на глазах. Ну и скотина, прости мой французский! А ты кто такой, мальчик?

Мне даже захотелось процитировать в ответ Эмили Дикинсон: «Я – никто! И ты – никто?»

– Мой друг незадолго до смерти Лебэя купил у него машину…

– Черт! Уж не ту ли развалюху пятьдесят седьмого года?

– Пятьдесят восьмого…

– Да-да, пятьдесят седьмого или пятьдесят восьмого, красно-белая такая. Единственная его любовь. Он с ней как с бабой возился. И кстати, из Легиона ушел из-за нее, ты об этом знал?

– Нет. А что случилось?

– А, долгая история. Я и так тебе уже надоел, наверное. Но всякий раз, вспоминая этого подонка Лебэя, я вижу красный цвет. У меня на руках до сих пор шрамы есть. Я три года отдал Второй мировой, постоянно участвовал в боях, но даже «Пурпурного сердца» не заслужил. На половине этих крошечных островков в южной части Тихого океана побывал. На Гуадалканале я и еще пятьдесят ребят подавили банзай-атаку двух миллионов япошек, которые надрались саке и побежали на нас с мечами, сделанными из кофейных банок «Максвелл хаус». Так вот, у меня ни одного шрама не осталось, хотя пару раз пули свистели прямо возле моего уха. А когда мы стали гасить ту банзай-атаку, солдату рядом со мной выпустили кишки. Но за всю войну я видел свою кровь только раз, когда порезался бритвой. И представь себе…

Маккэндлс расхохотался.

– Вот проклятие, опять я завелся! Жена говорит, когда-нибудь я открою рот так широко, что сам же туда и провалюсь. Так как тебя зовут?

– Деннис Гилдер.

– Ладно, Гилдер, я тебя совсем заболтал. Что хотел-то?

– Видите ли, мой друг купил эту машину и сделал из нее… ну, что-то вроде стрит-рода. Хоть на выставку вези.

– Да, у Лебэя она тоже всегда выглядела как конфетка, – сказал Маккэндлс, и во рту у меня сразу пересохло. – Свою машину он любил, это точно. На жену ему было плевать… а ты, кстати, знаешь, что с ней случилось?

– Да.

– Это он ее довел! – мрачно заявил Маккэндлс. – После смерти ребенка он даже не пытался ее утешить. Впрочем, на дочь ему тоже было плевать, если уж на то пошло. Прости, Деннис, опять я болтаю. Без конца треплю языком, ничего не могу поделать! Матушка моя говорила: «Дикки, твоим языком впору муку молоть!» Так что ты хотел?

– В общем, мы с другом ходили на похороны Лебэя и познакомились там с его братом…

– Ага, вроде славный малый, – вставил Маккэндлс. – Школьный учитель из Огайо.

– Вот-вот. Мне он тоже понравился, мы разговорились, и я обмолвился, что буду писать реферат про Эзру Паунда…

– Эзру… Как?

– Паунда.

– Это еще кто? Он тоже был на похоронах?

– Нет, сэр. Это поэт.

– Поэт?!

– Ну да. Только он давно умер.

– И?.. – недоверчиво спросил Маккэндлс.

– Ну, в общем, этот самый Джордж Лебэй пообещал выслать мне несколько журналов про Эзру Паунда для реферата. Они бы мне очень пригодились, только вот я забыл взять у него адрес. Я подумал, что у вас он должен быть.

– Да, конечно, в архивах все это есть. Ненавижу быть секретарем! В июле мой срок истекает, а потом катись оно все к чертям. Чтоб я еще хоть раз согласился…

– Надеюсь, я не очень вас побеспокоил.

– Да нет… На кой черт тогда вообще нужен Американский легион? Продиктуй мне свой адрес, Деннис, и я вышлю тебе открытку с нужными сведениями.

Я продиктовал свое имя, адрес и еще раз извинился за то, что побеспокоил в рабочее время.

– Да брось, какая тут работа… И к тому же у меня перерыв. – Я на секунду задумался, кем он может работать в магазине Эмерсона, где покупала мебель вся местная элита. Неужели продавцом? Я представил, как он говорит какой-нибудь чопорной юной леди: «Посмотрите, что за славный диван, нелегкая его разбери, а какая кушетка, мать ее! На Гуадалканале нам такое даже не снилось, когда два миллиона бухих япошек неслись на нас с мечами из кофейных банок «Максвелл хаус».

Я улыбнулся, но в следующий миг улыбка уже сползла с моего лица.

– Лебэй меня пару раз подвозил на этой машине. Никогда она мне не нравилась. Черт знает почему… И после похорон его жены я бы ни за что в нее не сел, ни за какие коврижки. Жуть!

– Да уж… – Мой собственный голос звучал как будто издалека. – Слушайте, а что случилось после того, как Лебэй ушел из Легиона? Вы говорили, это произошло из-за машины?

Маккэндлс довольно хохотнул.

– Брось, тебе же это неинтересно.

– Очень даже интересно. Мой друг купил эту машину, помните?

– Ну тогда расскажу. Странное было дело. Наши до сих пор иногда вспоминают, после пары рюмок. Не только у меня шрамы остались. Если честно, довольно жутко это все было…