Стивен Кинг - Кристина

– Пока отвозил Кристину к Дарнеллу, опять что-то повредил, – сказал он. – Даже не помню когда и как, настолько я был не в себе. Наверное, когда грузил ее на эвакуатор, хотя точно сказать не могу. Сперва не очень-то болело, а потом стало хуже. Доктор Маскиа прописала… Деннис, ты чего?

Фантастическим усилием воли Деннис заставил себя ответить, что все нормально, и изобразить на лице хотя бы подобие заинтересованности… В глазах Арни по-прежнему что-то плясало… плясало и плясало.

– Ничего, до свадьбы заживет, – сказал Деннис.

– Ну да. – Арни заправил рубашку в штаны. – Только с тяжестями мне теперь надо поосторожнее. – Он улыбнулся. – Если бы воинскую повинность не отменили, я бы запросто откосил от армии.

И вновь Деннис с великим трудом скрыл свое удивление. Пришлось спрятать руки под простыню: при виде корсажа Деннис весь покрылся мурашками.

Эти глаза… как черная вода под тонким мартовским льдом. Черный омут, на дне которого бултыхается странное ликование… разложившийся труп утопленника.

– Слушай, – резко проговорил Арни, – мне пора. Надеюсь, ты не думал, что я весь вечер проторчу в этой дырище.

– Конечно-конечно. Не смею отвлекать тебя от важных дел. А если серьезно, то спасибо, друг. Без тебя я бы тут совсем расклеился.

На мгновение ему показалось, что Арни вот-вот заплачет. Танцующий огонек в его глазах пропал, и Арни снова стал прежним. Он искренне улыбнулся.

– Ты, главное, помни: никто по тебе не скучает. Ни одна живая душа.

– Пошел в задницу, – равнодушно проговорил Деннис.

Арни показал ему средний палец.

Формальности были позади – можно расставаться. Арни взял с кровати бумажный пакет – заметно похудевший, – убрал в него подсвечники, свечи и пустые бутылки.

Денниса вдруг осенило. Он постучал по гипсу на ноге.

– Распишись, а?

– Я разве не расписывался?

– Да, но все уже стерлось. Подпишешь еще разок?

Арни пожал плечами.

– Если у тебя есть ручка.

Деннис достал ручку из ящика прикроватной тумбочки и протянул Арни. Тот с ухмылкой склонился над его загипсованной и подвешенной над кроватью ногой, нашел свободное местечко среди паутины пожеланий и нацарапал: «Деннис Гилдер – самый гадский гад на свете. Арни Каннингем».

Закончив, он похлопал гипс и отдал ручку Деннису.

– Сойдет?

– Ага. Спасибо. Не кисни, Арни.

– Не буду. С Днем благодарения!

– И тебя.

Арни ушел. Чуть позже пришли родители; Элли, видно, так нахихикалась за день, что до больницы уже не добралась. По дороге домой Гилдеры с тревогой отметили, что Деннис сегодня был какой-то отрешенный.

– Конечно, ему грустно, – сказал мистер Гилдер. – Кому понравится проводить праздники в больнице?

Весь оставшийся вечер Деннис долго и внимательно изучал две подписи. Арни действительно уже оставлял ему автограф, но тогда обе ноги Денниса были полностью покрыты гипсом. В первый раз Арни расписался на правой ноге: ее как раз подвесили над кроватью. Сегодня он расписался на левой.

Деннис нажал кнопку, вызвал санитарку и, призвав на помощь все свое обаяние, уговорил ее опустить левую ногу на кровать, чтобы сравнить две подписи. Гипс на правой ноге уже частично сняли, а через недельку-другую должны были снять полностью. Подпись Арни, к счастью, уцелела. И даже не думала стираться, как солгал Деннис другу.

На правой ноге Арни оставил только свою роспись, без каких-либо пожеланий и комментариев. Деннис и санитарка кое-как умудрились положить обе его ноги рядом, чтобы сличить две росписи. Сухим и дрожащим голосом – почти неузнаваемым, – Деннис спросил санитарку, похожи ли они.

– Нет, – ответила она. – Я слышала, росписи подделывают на чеках. Но чтобы на гипсах… это какая-то шутка?

– Ну да, – ответил Деннис, чувствуя, как от живота к груди поднимается ледяной холод. – Шутка. – Он еще раз взглянул на росписи. Холод охватил все его тело, даже снизив температуру. Волосы на голове встали дыбом.

Росписи были совершенно разные.

Ближе к ночи поднялся ледяной ветер: сперва он дул порывами, затем выровнялся. С черного неба на землю смотрел ясный глаз луны. Ветер сорвал с ветвей последние коричневые листья и теперь играл ими в сточных канавах. Они гремели, как кости.

В Либертивилль пришла зима.

В следующий четверг, последний день ноября, в Питсбургском доме культуры выступал Джексон Браун. В зале был аншлаг. Попрошайка приехал вместе с Ричи Трилони и Никки Билтингемом, но еще до начала концерта ушел от них «стрелять на бухло». То ли поклонники Брауна были особенно щедры в тот вечер, то ли он, Попрошайка, уже превратился в местную достопримечательность (в душе романтик, он считал именно так), но улов был невероятно богатый. В карманах лежало уже почти тридцать долларов мелкими монетами. При ходьбе Попрошайка звенел, как копилка. Добраться на попутках до дома тоже оказалось невероятно просто: после концерта в сторону Либертивилля ехало множество машин. Концерт закончился в одиннадцать тридцать, а в Либертивилль Уэлч вернулся примерно в четверть второго.

Последним его подвозил молодой парень, возвращавшийся по трассе номер 63 в Престонвилль. Он высадил его у съезда с 376-й на улицу Джона Кеннеди. Попрошайка решил пройтись пешком до станции техобслуживания Вандерберга и поболтать с Бадди. У Бадди была машина, а значит, ему не придется идти пешком домой – черт знает куда, в Кингсфилд-Пайк. После полуночи в такую даль никто не повезет. Конечно, если он зайдет к Бадди, то вернется домой в лучшем случае на рассвете, но лучше уж так, чем тащиться пешком по морозу. К тому же у Бадди наверняка найдется бутылочка чего-нибудь горячительного.

Он одолел примерно четверть мили по безлюдной холодной улице: шипованные сапоги бряцали по асфальту, тень то съеживалась, то вырастала в жутковатом оранжевом свете фонарей, и впереди оставалось еще около мили, когда Попрошайка вдруг увидел впереди припаркованную машину. Из двойной выхлопной трубы вился дымок: в абсолютно спокойном воздухе он неподвижно зависал, собирался слоями, а затем неспешно улетал прочь. Хромированная решетка, на которой сверкали оранжевые блики, казалась разинутой пастью. Попрошайка сразу узнал красно-белый «плимут». В свете фонарей ему показалось, что автомобиль выкрашен в цвета слоновой кости и запекшейся крови. Это была Кристина.