Стивен Кинг - Кристина

Мигающая фара перестала мигать, а через одну десятую мили на месте разбитой фары уже была новенькая. С едва слышным хрустом – словно треснула тонкая корка льда на луже – осколки сами собой сложились в целое стекло.

Впереди раздалось глухое «чпок-чпок-чпок»: звук гнущегося металла, звук, с каким сминается пивная банка. Только решетка радиатора не гнулась, а, наоборот, выпрямлялась – даже механик с пятидесятилетним опытом рихтовки не смог бы сделать это лучше.

Кристина свернула на Хэмптон-стрит еще до того, как первый из разбуженных визгом ее шин добрался до изувеченного трупа Попрошайки Уэлча. На ней не было ни капли крови: ручейки доползли до бампера и исчезли. Царапины тоже. Когда она тихо подъехала к воротам гаража с табличкой «ПОСИГНАЛЬ – ОТКРОЕМ», раздался последний «чпок!» – выпрямилась самая первая вмятинка, оставшаяся после того, как Кристина вырвала у Попрошайки кусок мяса из икры.

«Плимут-фьюри» стал как новый.

Машина остановилась перед воротами. На водительском козырьке от солнца висела пластиковая штуковина, которую Уилл Дарнелл вручил Арни, когда тот начал возить для него контрабандные сигареты и спиртное, – версия Дарнелла «золотого ключика от сортира».

В неподвижном холодном воздухе коротко прожужжал механизм открывания дверей, и ворота послушно поползли вверх. Внутри загорелся тусклый свет.

Переключатель управления светом сдвинулся в крайнее положение, и спаренные фары Кристины погасли. Она въехала в гараж и тихо покатилась по заляпанному маслом бетонному полу к двадцатому отсеку. Ворота, настроенные так, чтобы закрываться через тридцать секунд после открытия, медленно опустились. Цепь освещения вновь прервалась, и гараж погрузился во мрак.

Ключ, висевший в замке зажигания Кристины, сам собой повернулся влево. Двигатель заглох. Кожаный брелок с инициалами Р.Д.Л. качался все медленнее, пока не остановился.

Кристина неподвижно стояла в темноте. Тишину в гараже Дарнелла нарушал единственный звук: тиканье ее остывающего двигателя.

Арни Каннингем не пошел в школу на следующий день. Сказал, что у него, похоже, начинается грипп. Однако вечером ему внезапно полегчало, и он заявил родителям, что поедет в гараж.

Регина мягко возразила: вид у сына был скверный. Конечно, она не стала говорить, что он похож на ходячий труп. Лицо Арни полностью очистилось от прыщей и шрамов, но зато оно стало очень бледным, а под глазами темнели круги, как будто он не спал ночами. Да еще эта хромота… Регина начала опасаться, как бы ее сын не подсел на какой-нибудь препарат: может, начал принимать болеутоляющее от спины, чтобы продолжать работу над проклятой машиной, и пристрастился? Но нет, нет, такого не может быть. Пусть Арни и одержим своим автомобилем, он не настолько глуп.

– Да все хорошо, мам! – сказал Арни.

– Выглядишь ты плохо. И к ужину не притронулся.

– Попозже перекушу.

– Как твоя спина? Ты больше не поднимаешь тяжестей?

– Нет, мам. – Это была ложь. И в последние дни спина ужасно болела, почти как в самый первый день, когда он повредил ее на гоночной трассе «Филли-Плейнс» («А ты уверен, что повредил ее именно там? Абсолютно уверен?» – прошептал внутренний голос.) Арни снял корсаж всего на пятнадцать минут – и чуть не умер от боли. Пришлось снова надеть и затянуть еще туже. Впрочем, сейчас боль немного отпустила, и он даже знал почему: он ведь едет к Кристине.

В глазах Регины читалась тревога и растерянность. Впервые в жизни она не знала, что делать дальше. Арни стал неуправляем. Мысль об этом повергала ее в отчаяние и наполняла разум ужасным могильным холодом. Порой депрессия подкатывала почти незаметно, и она лишь снова и снова задавалась вопросами: ради чего же она прожила жизнь? Чтобы однажды увидеть, как сын в один день полюбит девушку и машину, а ее, родную мать, возненавидит? Чтобы прочесть злобу и ненависть в его серых глазах? Неужели все ради этого? Да и девчонка тут ни при чем… В мыслях Регина то и дело возвращалась к машине. У нее нарушился сон, и впервые за двадцать лет (тогда, больше двадцати лет назад, у нее случился выкидыш) она подумывала обратиться к врачу – пусть выпишет ей лекарство от депрессии и сопутствующей бессонницы. Долгими бессонными ночами она думала об Арни и собственных ошибках, которые надо было как-то исправлять; она думала о том, что со временем баланс сил в любой семье неизбежно меняется и как ужасно выглядит в зеркале туалетного столика ее собственная старость: словно разложившийся труп пробил рукой землю.

– Ты ведь не допоздна? – спросила она, прекрасно зная, что такие вопросы задают лишь полностью отчаявшиеся родители, которые не в силах ничего изменить.

– Нет, – ответил Арни.

Регина ему не поверила.

– Лучше бы остался дома. Выглядишь ты неважно.

– Все будет нормально, – ответил Арни. – Мне нельзя болеть. Завтра надо везти запчасти в Джеймсбург.

– Если разболеешься, никуда не поедешь, – сказала Регина. – Это же сто пятьдесят миль!

– Не волнуйся. – Он поцеловал ее в щеку – равнодушно, как целуются на коктейльных вечеринках не самые близкие знакомые.

Арни уже открывал дверь, когда Регина спросила:

– Ты знал мальчика, которого вчера сбили на улице Кеннеди?

Он с невозмутимым лицом переспросил:

– Чего?

– В газете писали, что он из твоей школы.

– А, ты про несчастный случай!

– Да.

– Считай, не знал. Три года назад мы вместе ходили на математику.

– Хорошо, – успокоилась Регина. – В газете написали, что у него в крови обнаружены следы наркотиков. Ты ведь не стал бы употреблять наркотики, верно, Арни?

Арни ласково посмотрел на ее бледное, настороженное лицо.

– Нет, мам.

– И если спина разболится – по-настоящему разболится, ты сходишь к нашему врачу, правда? Не станешь покупать сомнительные болеутоляющие с рук?

– Нет, мам, – повторил Арни и вышел.

Снег пошел сильнее. После очередной оттепели почти все, что выпало, растаяло, но не до конца: снег спрятался в тенистых местах и лежал белой каймой под заборами, деревьями и за гаражом. Несмотря на эту белую кайму – или благодаря ей, – трава на лужайке выглядела на удивление зеленой, а сгребающий листья Майкл показался Арни беженцем из лета.

Арни помахал ему рукой и собирался пройти мимо, но отец его подозвал. Арни неохотно подошел – он боялся опоздать на автобус.

Бури и ураганы, разразившиеся в их семье из-за Кристины, состарили и Майкла. Впрочем, у него хватало своих неприятностей. В конце лета он хотел баллотироваться на должность декана исторического факультета Хорликса – и получил довольно резкий отказ. А последний ежегодный медосмотр показал, что у него начинается флебит. Флебит, едва не погубивший Никсона. Флебит – болезнь стариков. Словом, в эту пору, когда поздняя осень уступала место серой западнопенсильванской зиме, Майкл Каннингем выглядел как никогда мрачно.