Стивен Кинг - Кристина

Постепенно его мысли устремились в другую сторону. Он вспомнил свои старшие классы, когда ему отвели главную роль в школьном спектакле. Роль священника, который кончает жизнь самоубийством из-за безумной страсти к Сэдди Томпсон, девушке, чью душу он хотел спасти. Зал рукоплескал… То была единственная минута славы в его школьной жизни, не отмеченной никакими спортивными достижениями или учебными заслугами. Отец у него был пьяница, мать круглыми сутками работала, старший брат без дела валялся на диване – его минута славы пришлась на военную службу, где единственными аплодисментами было настойчивое буханье немецких 88-миллиметровых пушек.

Уилл вспомнил свою единственную девушку, бледную блондинку по имени Ванда Хаскинс. Ее белые щеки покрывала россыпь веснушек, которые становились болезненно-яркими под августовским солнцем. Они бы точно поженились… всего четыре девушки в его жизни, не считая проституток, спали с ним по собственной воле, и Ванда была одной из них. Любовницей – и единственной любовью (Уилл никогда не отрицал существование любви, равно как и существование сверхъестественного). Однако отец Ванды был военный, и, когда ей исполнилось пятнадцать – за год до обязательного и таинственного перехода власти из рук старшего поколения в руки младшего, – они с семьей переехали в Уичито. На этом все и закончилось.

Она красила губы помадой, вкус которой тогда, в далеком 1934-м, казался ему вкусом свежей малины. Уилл Дарнелл был еще довольно строен, честолюбив и молод. От этого вкуса левая рука среди ночи невольно тянулась к твердому и разгоряченному члену… Еще до того, как Ванда Хаскинс ему отдалась, в его сновидениях они танцевали особый танец. Уилл лежал на узкой детской кровати, в которую уже толком не помещался, и они танцевали.

Теперь, вспоминая этот танец, Уилл перестал думать и погрузился в сон, а во сне снова начал танцевать.

Примерно через три часа он проснулся: большие ворота с грохотом поползли наверх, и в гараже загорелся свет – не лампы дневного света, а единственная 200-ваттная лампочка.

Уилл резко опустил ноги на пол – вернее, на коврик под письменным столом с надписью «БАРДАЛ» выпуклыми резиновыми буквами, – и тысячи крошечных иголок впились ему в ступни. От этого он окончательно пришел в себя.

По гаражу к двадцатому отсеку медленно ползла Кристина.

Уилл, все еще не вполне понимая, явь это или сон, наблюдал за ней равнодушным и отрешенным взглядом человека, которого только что вырвали из приятного сновидения. Он сидел прямо, водрузив руки-окорока на грязную, исписанную промокательную бумагу, и наблюдал.

Двигатель взревел один раз, потом еще. Из блестящей выхлопной трубы вырвался голубой дым.

И мотор утих.

Уилл неподвижно сидел на месте.

Дверь в кабинет была закрыта, но между кабинетом и гаражом всегда работала внутренняя связь. Та самая, по которой в августе он услышал начало драки между Реппертоном и Каннингемом. Теперь из динамика доносилось лишь размеренное тиканье остывающего металла. Больше ничего.

Никто не вышел из Кристины, потому что за рулем никого не было.

«Он складывал такие истории в открытый ящик, потому что сам никогда не сталкивался с необъяснимым.

А теперь вот, похоже, столкнулся».

Он своими глазами видел, как машина проехала по бетонному полу к двадцатому отсеку, и ворота с грохотом опустились, отсекая декабрьский холод. Эксперты, которые бы изучали это дело позже, могли написать: «Свидетель признает, что задремал и видел сны… скорее всего, увиденное им той ночью было лишь продолжением этих сновидений, вызванным неким внешним стимулом…»

Да, конечно, все это могло присниться – снились же ему танцы с пятнадцатилетней Вандой Хаскинс. Только вот Уилл Дарнелл был расчетливым и практичным человеком, давно выбросившим из головы всякие романтические бредни.

И он своими глазами видел «плимут» 58-го года Каннингема: рулевое колесо выкрутилось само по себе, и машина заняла привычный отсек. Он видел , как фары погасли, и слышал, как замолк восьмицилиндровый двигатель.

Уилл Дарнелл встал – ноги и руки были как ватные, – помедлил немного, затем подошел к двери, снова помедлил и наконец ее открыл. Двинулся вдоль машин к двадцатому отсеку. Звук шагов эхом отдавался в стенах гаража и умирал где-то в таинственной темноте.

Он встал рядом с блестящей красно-белой машиной. Кузов был окрашен безукоризненно – чистое, ровное и глубокое покрытие, без малейших царапин или ржавых пятнышек. Лобовое стекло – целехонькое, ни единого следа от камней, часто вылетающих из-под колес впереди едущих автомобилей.

Теперь тишину нарушало лишь капанье воды: таял снег на переднем и заднем бамперах.

Уилл потрогал капот. Теплый.

Он дернул ручку двери со стороны водителя, и она открылась. Из салона пахнуло теплым запахом новой кожи, нового пластика, нового хрома… и чем-то еще. Неприятный, землистый запах. Уилл глубоко втянул носом воздух, но не смог определить его источник. Почему-то вспомнилась гнилая репа в подвале родительского дома, и Уилл невольно поморщился.

Он нагнулся к рулю. В замке зажигания не было ключей. На счетчике – 52,107.8.

Внезапно пустое гнездо замка зажигания повернулось, и черная зарубка поехала вправо – мимо положения «ACC» в положение «START». Горячий двигатель мгновенно завелся и уверенно загудел – довольным голосом, полным высокооктановой мощи.

Сердце Уилла на секунду замерло. Дыхание остановилось. Он охнул, жадно втянул воздух и помчался обратно в кабинет – искать запасной ингалятор. Его дыхание, поверхностное и беспомощное, по звуку напоминало вой зимнего ветра под входной дверью. Лицо было цвета старого свечного воска. Пальцы вцепились в дряблую шею и стали испуганно ее теребить.

Двигатель Кристины вновь заглох.

В полной тишине – тиканье остывающего металла.

«Никогда не сталкивался с необъяснимым… а теперь вот столкнулся».

Он все видел .

В машине никого не было. Она приехала сама, и от нее пахло гнилой репой.

Несмотря на охвативший его ужас, Уилл уже лихорадочно соображал, какую пользу можно извлечь из новых обстоятельств.

Сгоревший и раскуроченный «камаро» Бадди Реппертона нашли в среду днем – обнаружил его смотритель парка. Смотрителю позвонила старушка, что жила вместе с мужем в крошечном городке Аппер-Скуонтик неподалеку от озера. Ее мучил артрит, и иногда от боли она не могла спать. Минувшей ночью ей показалось, что у южных ворот парка что-то горит. Во сколько? Примерно в четверть одиннадцатого, потому что она как раз смотрела «Кино по четвергам» на «Си-би-эс», и фильм начался совсем недавно.