Дин Кунц - Ангелы-хранители [litres]

– И мне что, теперь выдать вам медаль за отвагу или как? – поинтересовался Корнелл.

Тем временем женщина взяла другое яблоко и, разрезав его на четвертинки, начала чистить.

Нет, Корнеллы явно не хотели облегчить Лему задачу. Хотя откуда им знать, что у него были самые благие намерения? Кто ж их осудит за холодный прием, если они пока не знают, что он приехал как друг?

И тогда Лем сказал:

– Послушайте, я оставил своих людей в конце грунтовой дороги. Сказал им, что вы можете запаниковать, выкинуть какой-нибудь глупый номер, если мы ввалимся к вам всей толпой. Но на самом деле я приехал один, чтобы сделать вам предложение. – (Наконец в их глазах появился хоть какой-то интерес.) – К весне я собираюсь уйти с этой чертовой работы. Впрочем, мои мотивы вас не касаются. Скажем так, я стал совсем другим человеком. Научился спокойно воспринимать неудачи и теперь из-за них уже не дергаюсь. – Лем со вздохом пожал плечами. – В любом случае собака не должна жить в клетке. Мне наплевать, что они там, наверху, скажут и чего хотят. Я знаю, что правильно, а что нет. Знаю, что такое сидеть в клетке. Ведь я просидел в ней всю свою жизнь, вплоть до недавнего времени. Собака не должна туда возвращаться. Мистер Корнелл, я хочу предложить вам увезти ее отсюда. Увезти куда-нибудь в лес, в безопасное место, а затем вернуться сюда, чтобы попытаться расхлебать эту кашу. Скажете, что собака убежала пару месяцев назад и вы думаете, что ее или уже нет в живых, или она в руках хороших людей. Конечно, остается еще проблема Аутсайдера, о котором вы наверняка знаете, но мы с вами можем найти способ с ним разобраться, когда он объявится. Я оставлю своих людей наблюдать за вами, но через пару недель сниму наблюдение, скажу, это дохлый номер…

Корнелл встал и шагнул к Лему. Здоровой рукой схватил его за рубашку и поднял на ноги:

– Сукин сын, ты опоздал на шестнадцать дней!

– Что вы хотите сказать?

– Собака мертва. Ее убил Аутсайдер, а я убил Аутсайдера.

Женщина положила нож и неочищенный кусок яблока. Закрыла лицо руками, подалась вперед и, опустив плечи, горестно всхлипнула.

– Господи боже мой! – ахнул Лем, а когда Корнелл его отпустил, растерянно поправил галстук, разгладил рубашку, посмотрел на брюки и, отряхнув их, повторил: – Господи боже мой!

Корнелл согласился отвести их на то место в лесу, где похоронил Аутсайдера.

Люди Лема откопали труп. Монстр был завернут в пластиковую пленку, но им даже не пришлось его разворачивать, чтобы узнать творение доктора Ярбек.

Несмотря на относительно холодную погоду, труп уже начал разлагаться и смердеть.

Корнелл не сказал, где похоронил пса.

– Ему не довелось пожить спокойной жизнью, – мрачно произнес Корнелл. – И ей-богу, он заслужил право упокоиться с миром. Его не положат на стол для вскрытия и не разрежут. Никогда!

– Поскольку на кону проблемы национальной безопасности, вас могут заставить…

– Пусть попробуют! – отрезал Корнелл. – Если они поволокут меня в суд и заставят сказать, где я похоронил Эйнштейна, я солью всю эту историю прессе. Но если они оставят Эйнштейна в покое, если они оставят в покое меня и моих родных, я буду держать рот на замке. Я не собираюсь возвращаться в Санта-Барбару и снова становиться Трэвисом Корнеллом. Я теперь Хайатт, им и останусь. С прежней жизнью покончено. И нет смысла к ней возвращаться. И если в правительстве сидят не полные идиоты, они позволят мне быть Хайаттом и не будут стоять у меня на пути.

Лем долго смотрел на Корнелла и наконец произнес:

– Да, если они не полные идиоты, то, полагаю, так и сделают.

В тот же день, только чуть позже, когда Джим Кин готовил обед, зазвонил телефон. Звонил Гаррисон Дилворт, с которым доктор Кин никогда не встречался, но познакомился заочно, поскольку осуществлял связь между адвокатом и Трэвисом с Норой. Гаррисон звонил с платного телефона в Санта-Барбаре.

– Ну как, они уже объявились? – спросил адвокат.

– Сегодня днем, – ответил Джим. – Этот Томми Эссенби, должно быть, очень хороший мальчик.

– Что ж, и впрямь неплохой. Однако он пришел навестить меня, чтобы предупредить, отнюдь не по доброте душевной. Он бунтует против любой власти. Когда они надавили на него, заставив признаться, что в тот вечер я звонил из его дома, парнишка на них здорово разозлился. И, проявив то же упрямство, с которым козлы бодают деревянные загородки, отправился прямо ко мне.

– Они забрали тело Аутсайдера.

– А как насчет собаки?

– Трэвис отказался показать им могилу собаки. Сказал, что выльет кучу дерьма им на голову, если они продолжат на него давить. Они поверили.

– А как себя чувствует Нора? – спросил Дилворт.

– Она не потеряет ребенка.

– Слава богу! Должно быть, это их утешит.

Восемь месяцев спустя, в длинный уик-энд в честь Дня труда в сентябре Джонсоны и Гейнсы собрались на барбекю в доме шерифа. Бо́льшую часть дня они играли в бридж. Лем с Карен выиграли больше, чем проиграли, что было для них нехарактерно, хотя все объяснялось тем, что Лем оставил свой фирменный стиль и уже не садился играть с фанатичным желанием во что бы то ни стало выиграть.

Из АНБ он ушел в июне. И теперь жил на доходы от денег, много лет назад полученных в наследство от отца. К следующей весне Лем планировал сменить направление работы, открыв какое-нибудь свое дело, небольшой бизнес, где он будет сам себе хозяином и сможет устанавливать себе время работы.

Ближе к вечеру, пока жены готовили на кухне салаты, Лем с Уолтом на патио жарили стейки на барбекю.

– Итак, тебя по-прежнему называют в агентстве человеком, который облажался с урегулированием кризиса в «Банодайне»?

– Так меня будут называть до скончания века.

– Но пенсию все же удалось сохранить, – заметил Уолт.

– Я ведь отдал им двадцать три года жизни.

– Хотя это вроде как неправильно, что человек может провалить самое громкое дело века, а затем в сорок шесть лет спокойно уйти на покой, получив полную пенсию.

– Три четверти полной пенсии.

Уолт вдохнул ароматный дымок, поднимающийся от жарящихся на углях стейков:

– И все же. Куда катится наша страна? В менее либеральные времена засранцев вроде тебя пороли и как минимум сажали в колодки. – Уолт снова втянул в себя запах мяса. – Расскажи-ка мне еще раз о том эпизоде у них на кухне.

Лем повторял свой рассказ раз сто, не меньше, но Уолт мог слушать до бесконечности.

– Ну, дом такой чистый, буквально вылизанный. Все надраено до блеска. И оба они, Корнелл с женой, такие аккуратные. Хорошо ухоженные. Итак, они мне и говорят, что собака умерла две недели назад. Умерла и лежит в могиле. Корнелл набрасывается на меня с кулаками, стаскивает за рубашку со стула и смотрит так злобно, будто еще немного – и свернет мне шею. А когда он меня отпускает, я поправляю галстук, разглаживаю рубашку… смотрю на свои брюки, чисто по привычке, и замечаю эти золотистые волоски. Собачья шерсть. Шерсть ретривера, чтоб мне провалиться! И разве может быть, чтобы такие аккуратные люди, пытающиеся заполнить пустоту и отвлечься, забыть о трагедии, не нашли времени прибраться в доме больше чем за две недели?