Виктор Лаваль - Подменыш [litres]

Таймер продолжал гудеть, и этот звук помог Аполлону прийти в себя. Он посмотрел на него, потом перевел взгляд на стоявшую на плите большую кастрюлю, под которой все еще горел огонь. Аполлон встал и выключил его.

– Баранья голова готова, – сказал он.

Аполлон Кагва покинул 124 86-Роуд под покровом ночи. В руках он нес большое блюдо, накрытое крышкой в форме купола. Картофель и капуста стояли на огне, как и баранья голова, в течение трех часов и были испорчены. И в той, и в другой кастрюле, вода давно выкипела, а то, что осталось, сгорело. Только баранья голова осталась целой. Мясо утратило желтовато-красный цвет и стало темно-серым, глаза затвердели и были похожи на стеклянные шарики. Аполлон вытащил голову из кипящей воды голыми руками и поставил ее на поднос. Его руки стали ярко-красными, почти пурпурными, но, если он и испытывал боль, его сознание ее не зафиксировало. Тело Аполлона продолжало пульсировать после совершенного им убийства. Вода в большой кастрюле стала красно-коричневой от крови на его пальцах.

Он накрыл голову крышкой. Йорген говорил, что относил еду Эмме, купленную в «Старбаксе» или приготовленную дома, в виде подношения. Должен ли Аполлон поступить так же? Достаточно ли одной головы? Он почти ничего не знал. Ему не следовало убивать старика до тех пор, пока тот не рассказал ему, что он должен сделать, но он не сумел сдержаться, когда Йорген объяснил, как использовал Аполлона и зачем. Так должен поступать хороший отец. Детсад жил в этом доме; может быть, даже подошел к входной двери, увидел сигнал отца и сбежал. Аполлон же тем временем находился в лишенной окон берлоге и беседовал о прошлом в ущерб настоящему.

Аполлон вымыл в раковине лицо и шею, но все равно не почувствовал себя чистым. На втором этаже он отыскал ванную комнату с большой ванной на львиных лапах. Там он вымылся по-настоящему. Затем нашел спальню Йоргена. Или это комната Детсада? Из шкафа он взял брюки и рубашку, носки и футболку, оделся и вернулся в кухню. Аполлон был без куртки и шапки, когда убивал Йоргена, поэтому они не испачкались в крови старика.

Потом Аполлон взял бутылку «Бреннивина», сделал три больших глотка и почувствовал себя увереннее. Он решил взять бутылку с собой и засунул ее в карман куртки, поднос он держал двумя руками. Затем он вышел через заднюю дверь и наткнулся на свой чемодан, о котором совсем забыл. Тогда он поставил поднос на чемодан и повез его за собой.

Аполлон вернулся к лестнице, ведущей в парк, где вчера вечером Йорген оставлял пакеты с едой, поднялся наверх и поставил поднос, все еще накрытый крышкой. Он решил, что ему не стоит переходить улицу, и попытался спрятаться в тени. Тот, кто однажды уже вызвал полицию, может сделать это еще раз, и Аполлон решил, что лучше войти в парк.

Он поднял чемодан и выставил его перед собой, чтобы преодолеть стену из кустарника. Всего три фута в сторону леса, и улицы Куинса исчезли. Внезапное спокойствие накрыло его, как случайная волна. Не молчание, но спокойствие. Под сильными порывами ветра гнулись и потрескивали ветви деревьев, сухая листва шуршала под ногами, словно кто-то жевал крекеры, от острого запаха зимнего воздуха у него трепетали ноздри. Аполлон прикоснулся к красной нитке, как католик к четкам, снова и снова поворачивая ее вокруг безымянного пальца.

И тут он обратил внимание на звук, который все время оставался фоном, и он принимал его за шум бегущей воды, журчание ручья. Но это были слова. Казалось, сам лес что-то шепчет. Не ему, не для него, но шепот доносился со всех сторон. Аполлон вошел в лес ведьмы и сделал подношение.

И ведьма пришла.

У Аполлона появилось ощущение, будто он оказался в самом средоточии грозы. Он прикрыл глаза, и перед ним, между рядами зимних деревьев, вдруг открылась голубая вселенная. Он увидел свою жену – она шла в пульсирующем свете, клубах дыма цвета кобальта, но расстояние между ними казалось непреодолимым. Ледяной ветер тянул Аполлона за куртку, в ушах звенело сильнее, чем когда Кэл стреляла из пистолета. В воздухе пахло гарью, вспышки молний слепили – Эмма Валентайн носила эту ужасную погоду, точно плащ.

Она направилась в сторону лестничной площадки, и перед ней расступались деревья, она не поднимала рук и не отодвигала ветви; они сами открывали ей путь. Аполлон видел это собственными глазами. Блюдо, на котором все еще лежала крышка, поднялось в воздух и опустилось на ее протянутую руку.

И тут он услышал слова из детской книжки. Они танцевали на ее губах, но, казалось, произносила их не она. Их будто напевало эхо, звук отражался от земли и ветвей деревьев, и даже гальки на бетонной лестнице, уносясь в ночное небо.

Эмма остановилась между деревьями и повернулась в направлении, из которого появилась, спиной к Аполлону. Металлическая крышка негромко заскрипела и пришла в движение. Эмма Валентайн удалялась от него. Она уходила. Она его даже не заметила.

– Эм, – позвал Аполлон.

У него пересохло в горле, он испытывал боль. Рот наполнился горячим воздухом.

– Эмма, – попытался он еще раз. – Это я.

Она уходила. Без малейших колебаний. Тропинка удалялась все дальше в Нортерн-Форест, и казалось, будто Эмма скользит. Он последовал за ней, пытаясь придумать, что еще сказать. Единственная причина, по которой он удерживал чемодан – тащил за собой по земле, – состояла в том, что его правая рука так затекла, что он просто не мог ее разжать.

Тропа извивалась между желтыми тополями, красными дубами и черными ореховыми деревьями, медленно, но верно, взбираясь вверх по невысокому склону. Постепенно подъем становился круче, холмы выше, появились черные дубы, черные березы и гикори. От черных берез пахло винтергреном. Ведьма все глубже и глубже заводила его в свой лес, и он следовал за ее голубым светом.

Тропинка становилась все менее заметной, утоптанная земля уступила место траве, мху и грибам. Земляные черви и мокрицы жили где-то на глубине, и Аполлон их почти чувствовал где-то далеко под ногами. Нортерн-Форест был домом для кротов и землероек, серых белок и американских жесткошерстных кроликов, бурундуков и енотов. Кроты и землеройки переживали зиму в подземных туннелях, проходивших по всему парку. Там прятались миры внутри миров, внутри миров.

Когда Эмма добралась до вершины высокого холма, Аполлон снова ее позвал.

– Ты была права с самого начала, Эмма.

Никакой реакции. Никакого подтверждения, что она его услышала.

– Это не было ребенком.

И тут она повернулась к нему в первый раз и посмотрела вниз вдоль склона холма. Ее глаза показались ему совсем темными, точно она ослепла, была ослеплена. Эмма не открывала рта, но вокруг них закричал весь Нортерн-Форест.